Скандальный - стр. 5

Однако Трент Рексрот об этом не знал. Он не знал ничего.

От его прикосновений и пристального взгляда я почувствовала себя невероятно живой. Рексрот наклонился ко мне, прижался губами, созданными для поэзии, греха и удовольствия, к коже возле моего уха и с улыбкой пробормотал:

– Мне нужно держать твоего отца на коротком поводке. Поздравляю, ты только что опустилась до уровня потенциальной жертвы.

Он отстранился и повел меня к машине, сжав рукой за шею, как дикое животное, которое нужно приручить. А я могла думать лишь о том, что моя жизнь в этот момент стала еще сложнее.

Трент постучал по крыше моей «Ауди», опустил солнцезащитные очки с глаз и улыбнулся мне в открытое окно.

– Осторожней за рулем.

– Иди в задницу! – Трясущимися руками я пыталась снять машину с ручника.

– Да ни за что на свете, деточка. Не стоит из-за тебя мотать тюремный срок.

Мне уже исполнилось восемнадцать, но едва ли это что-то меняло. Я еле сдержалась от того, чтобы плюнуть ему в лицо, а он вдруг порылся в сумке матери и бросил мне в машину нечто маленькое и твердое.

– На дорожку. И дам тебе дружеский совет: не трогай чужие сумки и карманы. Не все люди такие милые, как я.

Он не был милым. Он был самым настоящим ублюдком. Но не успела я сформулировать ответную колкость, как он развернулся и ушел, оставив за собой шлейф одурманивающего аромата и вереницу заинтересованных женщин. Возмущенная и оторопелая от его последнего замечания, я рассмотрела, что он бросил мне на колени.

Батончик «Сникерс».

Иными словами, он велел успокоиться, обращаясь со мной, как с ребенком. Объектом насмешки.

С набережной я поехала прямиком на пляж Тобаго с целью занять у Бэйна немного денег на следующий месяц. Я была слишком растеряна, чтобы срочно срубить наличные, напав на очередного лоха.

Но этот день принес перемены и каким-то неведомым образом повернул мою жизнь в направлении, о котором я и помыслить не могла.

В этот день я поняла, что ненавидела Трента Рексрота.

Внесла его в черный список без права на помилование.

А еще осознала, что все еще могла почувствовать себя живой в правильных руках.

Как жаль, что руки эти были совсем не подходящими.

Она – лабиринт, из которого не выбраться.

Легкая, размеренная вибрация. Она рядом, но едва ощутимо.

Я люблю ее так сильно, что порой ненавижу.

И мне страшно до ужаса, так как в глубине души я знаю, кто она.

Неразрешимая головоломка.

И я знаю, кто я.

Дурак, который пытается ее решить.

Любой ценой.

– Что ты чувствовал, когда писал эти строки?

Соня держала в руках лист бумаги с пятном от виски, словно гребаного новорожденного, и смотрела на меня блестящими от слез глазами. На сегодняшнем сеансе уровень драмы зашкаливал. Ее голос звучал еле слышно, и я понимал, чего она добивалась. Прорыва. Решающего момента. Ключевой сцены в голливудском фильме, после которой все меняется. Странноватая девчонка избавляется от комплексов, ее отец осознает, каким бесчувственным козлом он был, они прорабатывают свои эмоции, бла-бла, дайте пачку салфеток, бла-бла-бла.

Я потер лицо ладонью и покосился на часы.

– Я писал их, когда нажрался в хлам, так что, скорее всего, чувствовал то, как хочу умять бургер, чтобы ослабить действие алкоголя, – констатировал я невозмутимым тоном.

Я был не особо разговорчив, что, черт возьми, не удивительно, – неспроста меня прозвали Мьютом