Сингомэйкеры - стр. 47
Правители без стеснения передают свои выборные посты детям, будь это Буш-старший Бушу-младшему в демократической Америке, пожизненные президенты в полудемократических Азербайджане, где тоже от отца к сыну, в Ливане и прочих египтах. Президент Аргентины передал президентство жене, про тоталитарные каэндээры и говорить нечего, там это в порядке вещей. Вообще, вся элита общества совокупляется только в своем кругу, женится и разводится, и тут уж неважно: политическая, финансовая или артистическая элита – все ведут себя одинаково и все больше обособляются от «простых», хотя по инерции все еще говорят о политкорректности и внимании к «маленькому человеку» Достоевского.
Словом, миновало то умопомрачение, когда были сломаны все сословные перегородки и всех-всех уравняли в правах, превратив в однообразную серую массу. Так длилось достаточно долго, но постепенно природа, как говорится, взяла свое: свиньи упорно лезли в грязь, волки втихую начинали драть овец, а орлы перестали ползать, «как все», и воспарили в небеса.
Расслоение общества началось заново, на этот раз уже не по тому, кто кем рожден, а кто что может. У простолюдина по-прежнему остаются шансы подняться до элиты, хотя бы через науку, но этих шансов все меньше и меньше: у генералов от науки тоже есть детки, свояченицы…
При ближайшей встрече с Глебом Модестовичем я изложил свои взгляды на эту проблему как можно более доступно, генералы не должны вникать во все, им надо давать готовое, но он все равно не совсем вник даже в разжеванное, спросил с горестным недоумением:
– Евгений Валентинович, почему у вас такая ненависть и презрение к правам человека?
Я сжался, трудно что-то объяснять общечеловеку, а в Глебе Модестовиче эта общечеловечность сочится из всех ноздрей, но он смотрит добрыми коровьими глазами, часто моргает и сопит жалобно, я ответил без охоты:
– У меня нет к ним ни того, ни другого.
– Но как же…
– Глеб Модестович, честно, ей-богу!
Он развел руками, глаза беспомощно замигали.
– Но вы так отзываетесь о них.
В кабинет бесцеремонно зашел Цибульский, кивнул панибратски и начал рыться на полках, словно в своем сарае запчастей для машины. Я вздохнул, но до обеда еще десять минут, ответил с терпеливой безнадежностью:
– Это не презрение. Кому-то нужно заглядывать дальше. Права человека уже не надо защищать – они утвердились. Их и защищать сейчас как-то неловко, не находите?.. Что-то эти защитники помалкивали, когда в их странах были диктаторские режимы! А как только пали, так эти герои начали кричать громче всех о свободах и правах.
Цибульский оглянулся через плечо, я уловил хитрый огонек в глазах. Глеб Модестович смотрел угрюмо, порывался возразить, но интеллигентность не позволяла, наконец сказал, защищаясь:
– Я не жил при диктаторских режимах!
– Наши ведущие правозащитники жили, – напомнил я. – Вернее, ваши. Но тогда были исправными партийными функционерами. И не на последних ролях, кстати! А потом вдруг быстренько перестроились. Эта гнусность тогда так и называлась «перестройка». Не помните? Поройтесь в печати тех лет. Я читал внимательно, это моя профессия… Везде перестроившегося человека считали подонком, а у нас это стало государственной политикой. Утром были рьяными коммунистами, а в обед по сигналу сверху стали защитниками свобод и ярыми антикоммунистами!.. Ну да ладно, все человеки, я все равно их не презираю, хотя стоило бы.