Симеон Сенатский и его История Александрова царствования, или Я не из его числа. Роман второй в четырёх книгах. Все книги в одном томе - стр. 40
– Бежим, – взял я Катерину Гавриловну за руку, – мы еще успеем их догнать. Видите мой экипаж?
– Вижу, – ответила она, и мы с ней побежали к коляске, стоявшей на краю ромашкового поля. Лизи устремилась за нами!
Мы успели добежать раньше нее. Я помог Катерине Гавриловне сесть в коляску, потом сам в нее вскочил.
– Позвольте! – стала взбираться в коляску и Лизи.
– Нет, не позволю, – уперся я ногой в эту, да простит меня читатель, английскую мужскую грудь – и вытолкнул его из коляски – опрокинул на землю!
Что это была действительно английская мужская грудь, не сомневайтесь. Уж этого мне не знать! И чтобы и у вас на этот счет никаких сомнений не было, скажу. Лизи – эту тощую английскую селедку, эту гувернантку… я полностью, как говорится, от ее плешивой головы, облитой дегтем, до его ног, что сейчас он задрал неприлично к небу, – выдумал. Изменил своему принципу (никаких литературных персонажей – только подлинные) – и вот он лежал, поверженный на землю нашу, – лежала в пыли эта аглицкая бестия! И забудем его, будто его и не было.
– Васька, трогай! – крикнул я своему другу. Он у меня сегодня был за кучера. Василий, естественно, посмотрел на Катеньку – сахарную московскую барышню. Облизнулся – и спросил:
– Куда, барин?
– А куда Катерина Гавриловна прикажет, туда и поедем!
– В Москву, – приказала Катенька – и засмеялась. И под ее звонкий фарфоровый колокольчик мы понеслись в Москву.
Нет, это не сон за номером восемь, а окончание моего романа первого «Фельдъегеря генералиссимуса».
Плац после смерти старого князя Прасковья Ивановна – жена князя Андрея – велела ромашками засеять. Посреди этого громадного ромашкового поля графа и нашли.
– Что с вами случилось, граф? – спросили его, когда он очнулся.
– Разбойники! – закричал он в ответ. – Разбойники! – Соскочил с кровати и попытался бежать. Его насилу опять в кровать уложили.
– Разбойники! – опять выкрикнул он.
– Да какие же мы разбойники? – наконец поняли они, что граф принял их за разбойников. – В наших краях отродясь разбойников не было.
– Не было? А кто в пятом годе двадцать пять фельдъегерей зарезал? – закричал на них граф.
– У него горячка, – ласково посмотрела Прасковья Ивановна на графа и спросила с тревогой Христофора Карловича: – Когда же доктор придет? Вы послали за ним?
– Павел Петрович пошел, – ответил спокойно Христофор Карлович. – С минуту на минуту будут.
– Павел Петрович? – в еще большее волнение пришел граф. – Какой Павел Петрович?
– Наш управляющий, – ответила ему Прасковья Ивановна. – Павел Петрович Чичиков. Вы его должны помнить.
– Помнить, помнить, – быстро заговорил граф Большов, – я должен его помнить. Да, конечно, – сказал уверенно, – я вспомнил. Я вспомнил все! – добавил твердо, хотя вряд ли он вспомнил все. Это просто невозможно. Уж Павел Петрович, думаю, постарался, чтобы память у него отбило крепко-накрепко, капитально.
Разумеется, и полет его из кареты в ров тому поспособствовал. Но Павел Петрович Чичиков, он же князь R, не доверял случаю – все делал сам! К тому же, замечу, он эти случаи, как правило, сам же и создавал.
Прерву на мгновение свое повествование и поясню для не читавших мой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса», что князь R был в тысяча восемьсот втором году внедрен, выражаясь языком нынешних ведомств, в дом старого князя Ростова. Для чего внедрен, говорить не буду. А кем внедрен, сейчас вы узнаете, прочитав главу из романа первого «Фельдъегеря генералиссимуса», которую написал сам Павел Петрович, точнее – он диктовал, а я записывал его воспоминания, полет его свободной мысли: у него, то бишь у его привидения, была прескверная привычка, я потом у него ее перенял, в комментарии пускаться. Причем он в свои комментарии без предупреждения пускался, а потом выговаривал мне строго, если я его, так сказать, растекание мысли по древу романа в роман вставлял.