Сильвандир - стр. 45
Сердцу свойственно безотчетное стремление к деликатности, оно никогда не обманывается на сей счет.
Тем временем в комнату к сыну вошел барон в сопровождении слуги, несшего полный мужской костюм. Роже поблагодарил отца и спросил, как ему удалось раздобыть эту одежду. Барон отвечал, что аббат Дюбюкуа, приехав в Ангилем, рассказал баронессе, в каком наряде убежал шевалье, и она вполне резонно решила, что Роже покинул Амбуаз для того, чтобы вновь свидеться с Констанс, а потому тотчас же послала сюда слугу с его одеждой, понимая, в каком затруднении окажется ее сын, приехав в Шинон. Одно только удивило Роже: почему матушка сама не привезла ему костюм.
Шевалье поспешно оделся: заупокойная служба начиналась в восемь утра; к величайшему удивлению барона, Роже ни разу даже не упомянул о Констанс. Дело в том, что бедный малый ощущал во всех ответах отца холодок и какую-то натянутость, а так как его душа была полна глубокой скорби, то ему это было неприятно; барон со своей стороны, видимо, боялся растравить горе сына и старательно избегал касаться в разговоре единственного предмета, только и занимавшего юношу: достойный дворянин не понимал, что во время тяжких испытаний, подобных тому, какое выпало на долю его сына, лучшее утешение – слезы, а исторгнуть их легче всего, когда говоришь с человеком, которому нужно выплакаться о понесенной им утрате.
Барон полагал, что Роже теперь меньше убивается, потому что он больше не плачет. Увы! Юноша молча проливал слезы, и они – одна за другой – падали ему прямо в душу.
Шевалье вышел вместе с отцом; шагая бок о бок, они направились в монастырь. Однако, когда юноша приблизился к воротам обители, к которой он раньше дважды подходил во власти столь сладостных надежд, ему вдруг почудилось, будто земля колеблется под ним, а дома, монастырские стены, деревья кружатся у него перед глазами. Роже пришлось опереться на руку отца. Надо сказать, что и сам барон был сильно взволнован; заметив это, юноша постарался справиться со своим волнением.
Подойдя к воротам, шевалье вновь увидел привратницу, сообщившую ему ужасную весть. Хотя славная женщина и привыкла к виду человеческого горя, она, казалось, была не на шутку встревожена, заметив, как бледен и печален юноша. А когда он, проходя мимо, незаметно сунул ей в руку луидор, почтенная монахиня не сумела сдержать слезы.
Роже вошел в ту самую церковь, куда год тому назад он входил с радостью в сердце, уповая на то, что ему удастся различить в многоголосом хоре голос Констанс. Минул всего лишь год, а ее голосок – такой чистый, такой нежный и звонкий – навеки умолк; теперь шевалье предстояло вновь услышать тот же хор, но тщетно стал бы он пытаться различить в нем голос Констанс, чья душа ныне возносила на небесах хвалу Всевышнему.
Шевалье опустился на колени на том же самом месте, где год тому назад уже стоял на коленях, и вдруг впервые в жизни он ощутил ту возвышенную и властную потребность в молитве, какую ощущает человек в часы глубокой скорби. Впервые в жизни душа его вступила в общение с иным миром, который приоткрывается человеку только сквозь дымку радости или отчаяния, миром, который доступен нам только в минуты высочайшего восторга или сильнейшего горя.
Во время заупокойной службы по щекам Роже безостановочно текли слезы, но рыдание ни разу не вырвалось из его груди: молитва делает наши слезы сладостными и умиротворяющими.