Сибирский папа - стр. 21

Я достала альбом, покрутила его, стала листать. Где-то же должна быть эта фотография? Я же не придумала её? У меня на самом деле память отличная, иногда даже слишком. Можно помнить избирательно, совершенно не обязательно запоминать какую-то ерунду, а я помню всё. Я пролистала весь альбом. Там было довольно много фотографий юной и очень серьезной мамы, студентки, аспирантки, были несколько фотографий молодых мамы с папой и со мной маленькой, но ни одного фото того человека с пышными усами не было. Я подошла к бабушке и напрямик спросила (учила же она меня не бояться правды!):

– Почему ты спрятала ту фотографию? Он кто?

Бабушка пожала плечами:

– А ты не спросила у Валентины?

– Нет.

– Почему?

– Забыла.

– Вот и я забыла, кто это.

– Ба!..

– Маша! – Бабушка, вздыхая, покрутила головой. – Нет, я не хочу вмешиваться. Я и тогда была совершенно не согласна… И я не знаю, кто был прав… Мне-то казалось, что Толя хороший человек… Может быть, я чего-то не знала? Ты ведь знаешь свою маму. Она мне могла чего-то важного и не сказать!

Я ровным счетом ничего не поняла из того, что сказала бабушка, и… снова забыла об этом. Не то чтобы совсем, как в первый раз. Но было ясно, что ничего приятного и интересного мне взрослые не расскажут. Прошел еще год или два, и однажды, когда мама сетовала, что я не люблю физику, как папа, и биологию, как она, и вообще непонятно, что люблю и чем собираюсь заниматься по жизни, и в кого я такая пошла, я возьми и скажи:

– Может быть, я просто похожа на того человека, с кем ты стояла на свадебной фотографии? Это кто? Мой отец?

Я не знаю, почему и кто это спросил, но точно не я. Или если я, то какая-то другая я, которую я совсем не знаю. Ведь иногда бывает так, что поступки совершаешь вроде ты, а вроде и не ты. Словно кто-то или что-то руководит тобой – постороннее, либо живущее внутри тебя, но тайное, до поры до времени никак себя не проявляющее, о существовании чего ты и не догадываешься.

Мама очень долго смотрела на меня и ответила одним словом:

– Нет. – Потом обняла меня, посидела так и сказала еще одно слово: – Да.

Встала и ушла в свою комнату. Я думала, что на этом разговор закончился, но мама через некоторое время вышла, принесла две небольшие фотографии и молча протянула мне. На одной тот высокий человек с пышными усами держал на руках ребенка, завернутого в большой кружевной конверт с розовым одеялком, а рядом стояла улыбающаяся мама и растерянно смотрела в камеру, держа этого человека под руку. На второй фотографии я сидела, совершенно голая, на разложенном диване, с маленькой книжкой в одной руке и показывала кому-то книжку. У книжки один край был откушен, на фотографии это было отчетливо видно. Еще была видна чья-то рука с большими черными часами, в клетчатой рубашке, крепко державшая меня за голую ступню. Рука была в два с половиной раза больше ступни.

– Вот, – сказала мама. – Довольна?

Я не понимала, почему мама вдруг так агрессивно со мной разговаривает, как будто я спрашиваю о чем-то нехорошем, неприличном, требую чего-то. Я промолчала – ведь она сама всегда так делает, когда ответить сложно. Не надо говорить ерунды, саму тебя заводящей в тупик, – просто молчи.

– Да, я не говорила тебе. А зачем? – продолжала мама.

Я молчала.

– Всё сложно. И даже сейчас объяснить сложно, хотя я думала – годы пройдут, и всё станет понятнее.