Сибирская роза (сборник) - стр. 9
Вспомнилось им и то, как напрасно хлопотала Катя насчёт заменной жены своему Игнатику. Не припало Игнатику вдруголя жениться. И Катя рада, и Игнатик не горем повит. Вовсе не бил Игнатик клинья под вторую женитьбу. Как ни завороти клевучая судьба, не женился б всё равно. А что подменку приводил, так то одна видимость. Для Кати и старался, водил, чтоб её успокоить. Уклянчил у себя в цехе приятеля, и тот дал своей молоденькой жене-девчонишке поручение: набегай вечерами, стряпай-крутись по дому. И только. Безо всяких там бармалейских кренделей. Да какие ещё могли выскочить кренделя, когда цвела уже замужем за любимым?
– Умница! Великая ты у меня умница! – выпалил Николай Александрович. – Да вот думка давит… Живи твой татко, пришлось бы ему ай и краснеть. Ну, как он мог назвать тебя Тайгой?
– Точно так же, как твой назвал тебя Николаем.
Герой японской кампании, её будущий отец вернулся с войны к бедняку-отцу в глухое местечко под Каменец-Подольском. Оженился. А земли́ – носовым платком закроешь. И поехал отец переселением вместе с женой да с двумя своими младшими братьями в Нарымский край. В Нарым людей слали в ссылку. А эти своей охотой шатнулись за вольной землёй.
В Нарыме земля немереная. Разве что ведьма её одна мерила, да и та аршин потеряла не то в болоте, не то в тайге.
Ну, сели братья Гумённые в посёлушке Золотом. Раскорчевали ложбистый лес, посеяли хлеб.
Хлеб – из тайги, живность какая – из тайги, ягодка, гриб – из тайги, дрова – из тайги, травонька какая живая – из тайги… Тайга кормила, тайга одевала, тайга согревала, тайга лечила, тайга веселила… Куда ни крутнись, всё тебе валом валит тайга. А ты-то, человече, что ей в отдачу подашь?
Отец как разумел, так и заплатил тайге.
Первеницу Тайгой назвал.
В метрику так и бухнули. Тайга! Тайга Викторовна!
Весь Золотой рты распахнул. Ну хохол! Ну Гумённый! Ну навовсе тайга тайгой![22] И большатка[23] у тебя Тайга. Как же дочке с эким срамным да увечным именем в народе жить?
Отца подпекали, подкусывали и те, и те, а он в дыбки: «Твоё мытьё на моё бельё – и не надь!» Мол, не мешайся в чужую кучку.
Была маленькая, звали Таёжкой. Всем нравилось.
Вошла дочка в года, могла сменить имя, да не стала. Самой легло к сердцу лучше лучшего. А в миру навеличивали её чаще Таисией, вроде привычней так, уважительней. Она и на Таисию с охоткой откликается. Негордая…
Уже дома, на скрипких ступеньках, когда поднимались к себе на второй этажишко, Николай Александрович полушутя спросил:
– Таёжка! Ну когда у тебя торжественный выход из подполья?
– Как и намечала… Завтра в девять ноль-ноль. Поклялась родом и плодом, дала зарок, если эта пятёрка осилит три года, ко всем чертям бросаю лечить в секрете, берусь открыто в диспансере. Почему от пирога народного опыта могут отщипнуть, и то украдкой лишь редкие счастливики, а не все больные? Пирог-то черствеет, зря пропадает.
– Ты у меня бабинька – ух, масштабно загребаешь! – вскинул палец Николай Александрович.
– Иначе, ёлкин дед, зачем я?
– Думаешь, главный возрадуется твоему выходу?
– Думаю, будет приятно удивлён. Налегке шокирован. Но не запретит. Всё-таки на меня ни одного компромата. Всё хорошо, хорошо, хорошо. Без борца мне б так до дуру не хорошило. Я у него вроде восходящая звёздочка. Всё повышает. Всё повышает… Ординатор-гинеколог, консультант-терапевт, завотделением, зав организационно-методическим отделом. Это тебе не баран чихал! Как отбрыкивалась, как просила: ну двиньте на отдел Желтоглазову, вместе учились, знания одинаковые. Может, страшные завидки перестанут её ломать, может, бросит злиться, как хорёк. Лыбится наш Золотой Скальпель: «Не могу-с Желтоглазову. Они хоть и академическая племянница, в просторечии племянница самого Кребса, но, извините, основательно глупы-с, основательно тупы-с…» Что главный, наш Золотой Скальпель… Я, Кока, в саму в свет Москву скакану, в минздраве доложу. Это будет тесно на планете!