Сибирь - стр. 8
Горбяков не спешил встречаться с Акимовым. Пока из Нарыма от центра не поступило никаких сообщений, он не имел права идти на какой-либо риск. Единственно, что он делал, – посылал беглому через два дня на третий пропитание.
Носил еду Федот Федотович, оставлял ее в землянке и сейчас же возвращался. Всякий раз, когда Горбяков отправлял старика на курью, он повторял одно и то же: будь осторожен, не наведи стражников на след беглеца. В ответ на все эти строгие предупреждения старый каторжанин только похмыкивал.
Прошло уже дней десять, а Иван Акимов продолжал обитать в землянке на курье. Горбяков со дня на день ждал сообщений из Нарыма. Реки замерзли прочно. Снегу навалило на аршин, и зимник начал действовать денно и нощно.
Однажды к дому Горбякова подъехал парабельский урядник Филатов. Федор Терентьевич сидел в горнице за аптечными весами, фасовал лекарства. Урядник частенько заглядывал к Горбякову как по нуждам собственного драгоценного здоровья, так и по долгу службы. Был он высокий, тощий и худобой своей изводил и себя, и жену, и фельдшера.
– Собственно говоря, Федор Терентьич, – громогласно басил урядник, – истинно государственных людей здесь двое: я и вы. Стражников нечего считать. Шантрапа!
Эти слова Филатов любил повторять. Вероятно, они выражали его внутреннее убеждение и давали право ставить себя на одну доску с фельдшером, человеком пришлым и немало образованным.
– Безусловно, Варсонофий Квинтельяныч! – отвечал Горбяков. – На нас с вами тут все самодержавие держится!
Горбяков посверкивал черными глазами, сдержанно улыбался в бороду, но в тот же миг становился недоступно строгим, чем и вызывал у Филатова особое преклонение. «Самостоятельный человек! На крепкий стержень посажен», – думал урядник, не подозревая, какие нелестные слова мысленно кидает фельдшер по его адресу.
Горбяков отодвинул весы и лекарства, встретил Филатова в прихожей:
– Ну, проходи, Варсонофий Квинтельяныч, проходи! Я велю чайку приготовить. Как съездилось-то?
Филатов даже шинель не снял.
– Уж ты извиняй, Федор Терентьич, – тороплюсь. Съездил хорошо. Дорога, почитай, легла намертво. Вот тебе посылка. Получай! Опять книги! Умственный ты человек, Федор Терентьич.
– А дела-то каковы, Варсонофий Квинтельяныч? Как служба идет?
– Неполадки, Федор Терентьич! Сгинул тот беглый, как сквозь землю провалился. Помнишь, которого в Полину свадьбу ловили?
– Сгинул?
– Будто на небеса воспарился! Никаких следов! Становой рвет и мечет. Велел мужиков нанять, пройти облавой по лесам. Такой же приказ и в Колпашеву дал. Деньги отпущены на оплату.
– Видать, крупная персона, раз такие заботы.
– Крупнейшая, Федор Терентьич! Становой, промежду прочим, сказал: не токмо из Томска, из самого Петрограда депеши летят: землю взрыть, а беглеца найти!
– Легко сказать!
– А что поделаешь? Служба! Пойду сейчас по дворам мужиков сговаривать. Может, к завтрему сколочу артёлку.
– Здоровьишко как, Варсонофий Квинтельяныч? Под лопаткой не покалывает?
– Было.
– Смотри, Варсонофий Квинтельяныч, не загуби себя. Опять ты вроде похудел.
– А что делать? Служба!
– Денек-другой полежи, прогрейся.
– С облавой, вишь, приказано не тянуть…
– Мое дело предупредить, Варсонофий Квинтельяныч.
– Уж не знаю, как и быть.
– Тебе жить, тебе и умирать.
Едва встревоженный урядник ушел нетвердой походкой, Горбяков вскрыл пакет с книгами, нащупал в переплете одной из них почту от Нарымского центра. В письме сообщалось: