Сибирь - стр. 63
Но вот кедровник кончился, и лыжи вынесли их на гладкую пустошь, простиравшуюся на три-четыре версты. Вероятно, здесь под снегом лежало болото или луговина, образовавшаяся на месте высохшего кочкарника. Акимов не в силах сейчас был думать о том, как образовалась эта поляна в океане лесов, под натиском которых, как он уже заметил, отступали реки, сужаясь и мелея, рождая новые острова и косы.
Прямо перед ним, за пустошью, поднималось из-за леса солнце – густо-малиновое, в два человеческих обхвата, с ярко-золотистым ободком, от которого разбегались по небу тонкие, как кедровая хвоя, ослепительные лучи. И хотя лучи не грели, а на солнце можно было смотреть открытыми глазами, сколько тебе хотелось, восход его над тайгой преображал землю, делал ее для человека роднее и вселял в душу такое чувство, о котором так вот просто не скажешь.
«Зима, снег и чудо, волшебное видение… Первозданная непознанная красота мира…» – проносилось в голове Акимова. Он никогда не относился восторженно к явлениям природы. Природа существовала для него как объект познания, как сила, которая должна рождать у человека волю для борьбы, возбуждать разум, ставить перед ним задачи, требующие порой всей жизни, чтобы быть решенными…
Федот Федотович, конечно, подобные чудеса в природе видел не впервые, но и он после долгого молчания, сдерживая свое восхищение, сказал:
– Ты смотри, Гаврюха, какое нынче светило. Ласковое. И вот прислушайся-ка: птица на эту ласку обязательно отзовется. – Федот Федотович придержал лыжи, сдвинул шапку-ушанку на ухо, прислушался.
И действительно, выпорхнув откуда-то из дупел или из снежных нор, между деревьев заметались, чирикая и резвясь, две птахи. Песня их была короткой, как и сам полет. В ту же минуту они исчезли, забившись, по-видимому, в свои гнезда.
– И что я еще приметил, Гаврюха? В такое утро при оттепели зверь пренепременно свой след положит. Вишь, какая у нашего светила силища! Подымает всех со своих мест! Живи! И нам вот с тобой тоже вроде повеселее стало.
– Еще как веселее, Федот Федотыч! – воскликнул Акимов, испытывая в самом деле прилив сил.
Солнце между тем поднималось все выше и выше, несколько меняя свою окраску и теряя с каждым мгновением яркость. Вскоре оно повисло над тайгой, бесконечно далекое и холодное, но такое необходимое человеку даже и негреющее.
– В каком направлении от стана, Федот Федотыч, мы сейчас идем? – спросил Акимов, когда они после короткой остановки двинулись дальше.
– Прямо на Томск идем.
– Колпашева, если б мы до нее дошагали, оказалась бы от нас влево, – принялся уточнять Акимов.
– Так, Гаврюха! А только Колпашева нам ни к чему.
– Сейчас мы идем, Федот Федотыч, на юго-восток, а когда ходили на Вонючее болото, шли на запад, – продолжал Акимов.
– Во-во! Тогда мы под самый Васюган забрались, а теперь, наоборот, идем все дальше от него.
– Понимаю, Федот Федотыч. И компас так же показывает.
– Да я тут и без компаса, Гаврюха, пройду в любое место, – сдержанно похвалился старик.
– Вижу, Федот Федотыч, что тайгу ты знаешь. С таким проводником хоть куда выйдешь, – сказал Акимов, не имея никакой тайной мысли.
Но Федот Федотович вдруг вспомнил свой разговор с Акимовым о путях из Парабельской тайги к Новониколаевску и Томску и про себя решил, что тот снова думает о побеге.