Сибирь - стр. 45
– А как платит купец? Не обсчитывает?
– Ну как же не обсчитывает!.. Без этого не бывает. Вначале приемщик обсчитывает. Ему тоже пить-есть надо. Потом кладовщик. Потом управляющий. А там дальше – хозяин. Он уж о барыше печется…
– Один – с сошкой, семеро – с ложкой, – усмехнулся Акимов.
– Во-во! – весело рассмеялся Федот Федотович и встал. – Ну, паря Гаврюха, пора в дорогу. С богом – ура!
Старик прибрал со стола посуду, осмотрел печку, не торопясь оделся. Акимов пристально наблюдал за ним, запоминая все, что он делал. «Неужели придется до весны прозябать в этих трущобах?» – думал Акимов, ощущая холодок внутри. «Все может случиться, Иван, – обращался к себе в третьем лице Акимов. – Учись жить по-таежному, береги терпение, оно еще тебе пригодится».
Метель не унималась. И небо и земля – весь белый свет был заполнен взбудораженным снегом. Снежинки забивали глаза, ноздри, уши, при порывах ветра остервенело хлестали по щекам. Деревья качались, поскрипывали. Было сумрачно, серо, как бывает перед наступлением потемок…
– Скоро, паря, в кедровник войдем, там будет и тише и теплее, – утешал Акимова Федот Федотович.
Действительно, не прошло и часа, как чахлое разнолесье кончилось и потянулась гряда чистого кедровника. Деревья были могучие, разлапистые, смыкавшиеся сучьями друг с другом. Сюда, под зеленый шатер, метель пробивалась какими-то редкими судорожными толчками.
– Видел, паря Гаврюха, какой он защитник – лес наш! Теперь уж нам никакой буран не страшен. До самого стана по кедровнику дойдем!
Федот Федотович шел, как и вчера, впереди, но сегодня он не спешил, часто останавливался, перекидывался с Акимовым словечком-другим.
– Замело-закрыло наш след! Сам дьявол ничего не отыщет! – повторял Федот Федотович, и довольная улыбка лучилась из его глаз. Спокойствие и уверенность старика Акимов объяснял только одним: опасность миновала. Вчера старик был и насторожен и тороплив. По-видимому, возможность погони он все-таки допускал и потому-то, не щадя сил, спешил уйти как можно дальше от Парабели.
Стало уже вечереть, когда они подошли к стану Федота Федотовича. На опушке кедровника, упиравшегося в озеро, кое-где дымившегося полыньями, стояла изба. И хотя она утопала в снегу, Акимов сразу определил, что она несравнима с той избушкой, в которой они провели прошлую ночь: изба была срублена из толстых бревен, в ней имелось большое окно, из крыши торчала, как указательный палец, железная труба.
– Изба у тебя, Федот Федотыч, как в деревне, – сказал Акимов, выпрастывая ноги из лыжных постромок.
– Живал здесь и зимой, и летом, и осенью. А гляди-ка, вон и амбар у меня тут есть, и баню срубил. Как можно без этого человеку?
Внутри изба вовсе поразила Акимова. Она была просторной, светлой, стены тесаны, желты от просохшей смолы. Пол из струганых кедровых плах, потолок высоко: руку вскинешь над головой – не достать его. Нары в два этажа. В одном из углов уютно приткнут стол.
Акимов кинул на него взгляд, и впервые за эти недели потянуло его сесть к столу, разложить книги, бумаги, подумать над чистым листом. «А записать надо бы многое, – думал он. – Во-первых, по поводу нашей дискуссии в Нарыме относительно перерастания империалистической войны в войну гражданскую. Необходимо обстоятельнее разработать вопросы вооружения рабочего класса. Способы организации боевых дружин, методы их обучения в условиях нелегального существования. Хорошо бы, если б кто-нибудь из товарищей, владеющих опытом декабрьского восстания в Москве, разработал бы своеобразный учебник тактики… А потом надо записать на память о полыньях на реках и озерах этой местности… Венедикт Петрович, безусловно, заинтересуется ими…»