Схватка - стр. 12

В сопровождении двух солдат и Хвелинского Гонсевский вышел во двор, где его ожидала закрытая карета, запряженная двойкой лошадей. Все четверо сели в карету. – Но! Пошла! – крикнул кучер, шлепнув лошадей длинным бичом. Карета дернулась и громыхая колесами по мощеной улице выехала со двора. – Куда меня везут? – Гонсевский бросил испытывающий взгляд на Хвелинского, но тот лишь отвернул лицо к окну… Гонсевский еще пару раз задал тот же самый вопрос, но не получив никакого ответа, замолчал.

Карета миновала ворота Вильны… Доехали до Волпы, где лошади неожиданно резко остановились.

– Что там? – спросил Гонсевский, подозрительно косясь на своих сопровожатых. Хвелинский вновь ничего не ответил, открыл дверь и вышел, бряцая по ступенькам своей волочащейся по земле саблей. Карету остановила толпа литвинских солдат в черных плащах и шляпах – конфедераты. На морозный воздух начинающейся зимы конвоиры выволокли и Гонсевского. Тут же с Библией в руках стоял католический ксендз в черной длинной рясе. Гонсевского подвели к куче булыжников и щебня.

– Что это? Это и есть ваш суд? – удивленно смотрел польный гетман на обступивших его плотным кольцом солдат.

– Так, пан гетман! – ответил офицер в черной шляпе с высокой тулью и черным пером. Это был Навашинский. Из-за толстого коричневого кожаного ремня Навашинского торчал пистолет. – Это и есть наш суд, – громко произнес Навашинский, – суд тех, кого вы предали и обманули. Мы пытались вас спасти, пан вороватый директор, но так и не достучались до вашей совести. – Вор! – кричали солдаты в лицо Гонсевскому.

– Гнида!

– Думаешь, никто не знал, чем ты занимался?

– Изменник отчизны! Как ты мог такое совершить?

– Царский прихвостень!

– А еще из плена его выручали! Пусть бы оставался у царя, мерзавец!..

Навашинский поднял руку в желтой лосиной перчатке, как бы говоря «тише!». Все в раз замолкли.

– Именем нашего Братского союза мы приговариваем вас к смерти, пан польный гетман, за измену родине, за мошенничества с выплатами Братскому союзу, за разбазаривание родной земли! – говорил Навашинский громким четким голосом. – Святой отец! Отпустите пану Гонсевскому его грехи!

Уже бывшего польного гетмана схватили за плечи и силой поставили на колени перед ксендзом.

– In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen, – прочитал ксендз, перекрестив Гонсевского. Тот принялся по-латински читать католическую молитву:

Неожиданно Навашинский, не дожидаясь пока Гонсевский дочитает молитву до конца, резко схватил за руку ксендза, оттолкнул его в сторону и, приставив к голове гетмана дуло пистолета, спустил курок. В морозном воздухе сухо прозвучал выстрел, дернулась высоко забритая голова польного гетмана, обдав лицо Навашинского мелкими брызгами крови. Обмякшее тело Гонсевского ничком рухнуло в кучу камней. Тут же в спину упавшего выстрелил другой солдат, выстрелили вновь… Стреляли все, кто стоял вокруг. Не выстрелил лишь Хвелинский, с угрюмым видом отойдя в сторону. Ему, единственному кроме ксендза католику (и кроме уже мертвого Гонсевского), во всем этом «быстром и праведном суде» экзекуция польного гетмана казалась диким варварством, но Хвелинский успокаивал себя тем, что Гонсевский сам виноват и заслужил смерть своими грехами против Отчизны, против шляхты… Впрочем, ротмистр Сорока также не стрелял. Он лишь с ужасом взирал на быструю расправу и думал, что же теперь скажет пану Кмитичу. Почему не смог помешать убить ни в чем не повинного Жаромского? «Хоть назад и не возвращайся!» – в смятение думал Сорока…