Шутовской хоровод. Эти опавшие листья - стр. 41
– Критики подумают, что это проблемная картина. И они будут правы, черт возьми, они будут правы. Вы – живая проблема. Вы – сфинкс. Хотел бы я быть Эдипом и убить вас!
Опять эта мифология! Миссис Вивиш покачала головой.
Он пробрался сквозь хлам, загромождавший ему путь, и взял в руки холст, стоявший лицом к стене возле окна. Держа его в вытянутой руке и критически склонив голову набок, он принялся рассматривать его.
– Да, это хорошо, – тихо сказал он. – Хорошо. Взгляните-ка. – И, выбравшись снова на середину комнаты, он приставил картину к ножке стола, чтобы миссис Вивиш могла рассмотреть ее, не вставая с места.
Это была Майра в грозе и буре; это был вид на Майру, так сказать, сквозь ураган. Липиат исказил в портрете ее пропорции, сделал ее длинней и тоньше, чем она была на самом деле, превратил ее руки в узкие трубки, придал яркий металлический блеск ее щекам. Фигура на портрете, казалось, слегка накренилась назад и набок, как статуэтка из слоновой кости, вырезанная из изогнутого конца большого клыка. Только у Липиата изгиб почему-то был лишен изящества, он казался ненужным и бессмысленным.
– Вы изображаете меня так, – сказала наконец миссис Вивиш, – точно меня исковеркало порывом ветра. Все это показное неистовство – к чему оно?
Портрет не нравился ей, совсем не нравился. Но Казимира ее замечание привело в восторг. Он хлопнул себя по бедрам и снова разразился своим беспокойным хохотом, разлагающим лицо на составные части.
– Да, черт возьми, – кричал он, – вы правы! Исковеркало ветром. Вот именно: в самую точку. – Он снова принялся расхаживать взад и вперед по комнате, размахивая руками. – Ветер, великий ветер, живущий во мне. – Он хлопнул себя по лбу. – Ветер жизни, дикий западный ветер. Я чувствую его внутри себя, он дует, дует. Он уносит меня в своем порыве; ибо, хотя он внутри меня, он больше, чем я, он – сила, приходящая откуда-то извне, он – сама Жизнь, он – Бог. Своим порывом он несет меня навстречу враждебной судьбе, он заставляет меня работать, бороться. – Липиат был похож на человека, который ночью идет по опасной дороге и поет, чтобы придать себе больше веса и значительности. – И когда я рисую, когда я пишу или импровизирую, он сгибает своим дуновением все, что заключено в моем сознании, толкает все в одном направлении; и поэтому все, что я творю, похоже на дерево, стремящееся всеми своими ветвями на северо-восток, тянущееся всем своим стволом вверх, точно спасаясь от бури с Атлантики.
Липиат вытянул руки вперед и, широко растопырив пальцы, дрожавшие от чрезмерного мускульного напряжения, стал медленно двигать ими вверх и вбок, точно проводя ладонями снизу вверх по стволу искривленного ветром деревца на вершине холма, поднимающегося над океаном.
Миссис Вивиш продолжала осматривать незаконченный портрет. Он был таким же крикливым, несложным и бьющим на эффект, как рекламы вермута на падуанских улицах. Чинцано, Бономелли, Кампари – прославленные имена! Тем временем фрески Джотто и Мантеньи плесневели в своих часовнях. – А теперь взгляните на это, – не унимался Липиат. Он снял картину, стоявшую на мольберте, и предложил ее на рассмотрение Майры. Это была одна из абстрактных композиций Казимира: процессия машиноподобных фигур, стремящихся вверх по диагонали справа налево, и нечто похожее на поток энергии, рвущейся с гребня волны по направлению к правому верхнему углу. – Эта картина, – сказал он, – символизирует завоевательный дух художника, атакующего Вселенную, овладевающего ею. – Он принялся декламировать: