Шумеры. Первая цивилизация на Земле - стр. 27

За Этаной, согласно Царскому списку, следуют семеро правителей, и несколько из них, судя по именам, были скорее семиты, нежели шумеры. Восьмым был царь Энмебараггеси, о котором у нас есть кое-какая историческая, или, во всяком случае, в духе саги, информация, как из Царского списка, так и из других литературных шумерских источников. Более того, совсем недавно на маленьком фрагменте алебастровой вазы молодой шумеролог из Багдада обнаружил надпись из трех строк, откуда, несомненно, следует, что он был вовсе не мифическим царем, а реальным лицом из плоти и крови. К моменту, когда Энмебараггеси взошел на трон в Кише, другой шумерский город-государство, далеко к югу от Киша, заявил свои права на престол в Кише, т. к. вскоре после правления Этаны царь по имени Мескиаггашер, представленный в Царском списке как «сын Уту» (шумерского бога солнца), основал честолюбивую и могущественную династию в городе Эрех, известный в те дни как Эанна, «Дом Ана» (бога неба). Судя по довольно неоднозначному и расплывчатому пояснению, сопутствующему его имени в Царском списке, согласно которому «он вышел в моря (и) взошел на горы», он пытался распространить власть на земли вокруг Шумера и далеко за его пределами. Как бы там ни было, его сын Энмеркар, который, согласно Царскому списку, сменил его на троне и которому в эпических сказаниях дан эпитет «сын Уту» – тот же, что и его отцу в Царском списке, – был, несомненно, одной из самых выдающихся личностей раннего Шумера. Согласно Царскому списку, он построил город Эрех, а согласно эпическим сказаниям, он провел кампанию против Аратты, расположенной где-то вблизи Каспийского моря, и подчинил ее Эреху.

Один из героических гонцов Энмеркара и его боевой соратник в борьбе с Араттой был Лугальбанда, который наследовал Энмеркару на троне Эреха. Поскольку он является главным героем по меньшей мере двух эпических сказаний, он, скорее всего, также был почтенным и внушительным правителем; и неудивительно, что к 2400 г. до н. э., а возможно, и ранее, он был причислен к божествам шумерскими теологами и обрел место в шумерском пантеоне. К сожалению, ни Царский список, ни эпические сказания не дают никакой информации о его политических и военных успехах, только о его участии в кампании Энмеркара против Аратты.

Лугальбанду, согласно Царскому списку, сменил Думузи, правитель, ставший главным персонажем шумерского «обряда священного брака» и мифа об «умирающем боге», глубоко поразившим Древний мир. Действительно, женщины Иерусалима к ужасу пророка Иезекииля все еще оплакивали его смерть в 6-м веке до н. э. (Иезекииль, 8:14). Один из месяцев еврейского календаря носит его имя и по сей день, а пост и плач в его семнадцатый день, несомненно, являются отголоском шумерских времен в далеком прошлом. Почему шумерские теологи избрали Думузи главным героем именно этого обряда и мифа, остается неизвестно. Отчасти это должно объясняться тем глубоким впечатлением, которое Думузи производил при жизни и как человек, и как правитель, но пока у нас нет исторических данных, подтверждающих это мнение.

Вслед за Думузи, согласно Царскому списку, правил Гильгамеш, правитель, чьи деяния завоевали ему такую широкую славу, что он стал основным героем шумерской мифологии и легенд. Поэмы о Гильгамеше и его подвигах писались и переписывались на протяжении веков не только на шумерском языке, но и на большинстве других самых крупных языков Западной Азии. Гильгамеш стал героем par excellence Древнего мира – искателем приключений, храбрецом, но фигурой трагической, символом человеческого тщеславия и неуемной жажды известности, славы и бессмертия – до такой степени, что современные ученые часто воспринимали его легендарным персонажем, а не реальным человеком и правителем. У нас до сих пор нет современных ему документов, хотя есть слабая надежда на то, что раскопки, которые сегодня ведутся в Эрехе, могут рано или поздно что-то прояснить. В 1955 г., однако, на свет появились первые десять строк давно известной Туммальской надписи, проливших новый свет на Гильгамеша и его эпоху. Действительно, этот короткий отрывок сумел прояснить политическую ситуацию тех ранних лет шумерской истории столь необычным и существенным образом, что об этом следует сказать немного подробнее.