Штрафбат. Наказание, искупление - стр. 78
Невольно снова вспоминаются отдельные строки ленинградского поэта Анатолия Молчанова насчет песен, «стоя на коленях»: «О, как мы пели, „стоя на коленях”! Теперь так демократы не поют!»
Конечно, Анатолий Владимирович в этих строках имел в виду наши патриотические довоенные песни. Но и песни штрафников, людей, поставленных вроде бы на колени перед военной властью, если вдуматься, звучали не как подневольные, а как поднимающие дух, очищающие сердца и души от пережитого прошлого и ожидания ближайшего тревожного будущего. Мне приходится сожалеть, что не было тогда звукозаписывающей аппаратуры, я бы непременно записал эти песни, и с каким волнением слушал бы их сегодня.
Ведь не было ни дирижеров, ни хормейстеров, но сами собой проявлялись и тенора, и басы, первые и вторые голоса, и так слаженно они звучали, так мощно и многоголосно, даже почти профессионально, что внутри хаты и около нее собирались местные жители и слушали эти импровизированные концерты со слезами благодарности. А один из наших политработников, агитатор батальона, капитан, а потом майор Павел Пиун как-то незаметно появлялся в самый нужный момент, подхватывал мелодию, начинал вовремя куплет, если вдруг он забывался запевалой, или даже сам начинал какую-нибудь бодрящую песню.
Майор Павел Пиун
Вспомнил я о нем, потому что фамилия его хотя и не «Певун», но уж очень подходила к этим случаям, да и среди документов, присланных мне, оказалась характеристика на этого офицера, в которой отмечалась его склонность к организации самодеятельности. Честно говоря, только теперь приходят мысли, что, наверное, эти хоровые «посиделки» умело и незаметно «агитировал» тот же майор Пиун.
Белорусских песен, кажется, не пели, из них знали только плясовые «Лявониху» да «Бульбу буйну, бульбу дробну». Но может быть, именно потому, что «нештатным» организатором этих песенных вечеров был украинец Пиун, чаще в репертуаре были украинские – про Дорошенко и Сагайдачного с их «вийськом Запоризьским», про «Зеленый гай, густесенький», где «вода як скло блыщить». Да еще «Ой ты, Галю» или «Роспрягайте, хлопци, коней» – эти всегда. Но больше всего любили раздумчивые русские песни, например про Ермака («Ревела буря»), в которой с каким-то особенным чувством произносились слова: «И пала грозная в боях, не обнажив мечей, дружина…» Чаще других запевали любимую чапаевскую, из известного всем фильма: «Ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой», а особенно – «Бежал бродяга с Сахалина» и «Славное море, священный Байкал», и даже про гибель «Варяга» – «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает». Наверное, эти песни отвечали тому состоянию души, которое было тогда у штрафников, готовящихся к своему, как многим из них казалось, «последнему параду», к боевым действиям «во искупление вины своей» перед Родиной, какова бы эта вина ни была…
Во время формирования в Городце столько песен перепели, а местные девицы своими чистыми, звонкими, высокими голосами так часто их украшали! Все это настолько сближало, что свидания, чего греха таить, изредка переходили в почти свадьбы, пусть и не настоящие, но уж что было, то было. Жалостливые были женщины: и сами натерпелись, и мужчин жалели, кто знал, сколько жизни им оставалось…