Шторм на Крите - стр. 27
Она вскрикнула и обхватила его за шею. Антон Ильич закружил ее на песке. Она завизжала и захохотала, и это придало ему сил. Оцепенение спало.
– Что вы делаете? Отпустите! Вы уроните меня! Мы сейчас оба упадем!
Он, запыхавшись, поставил ее на землю. Юля все смеялась и никак не могла остановиться, а он стоял, раскинув руки, и не знал, смеется ли она от радости или хохочет над ним.
Она глянула на него, растерянного, ничего уже не понимающего, подошла к нему и обхватила за шею обеими руками и ласково произнесла:
– Какой вы все-таки…
Руки Антона Ильича оказались у нее на спине. Голова у него пошла кругом от ее близкого тела, от запаха ее волос. Она смотрела на него, как ни в чем ни бывало и все еще смеясь. Ее смех переливался у самого его уха, ее глаза смотрели на него без всякого страха и как будто говорили ему, что все возможно. Словно в подтверждение, она потянулась к его лицу, провела рукой по щеке и встала еще ближе, так что ее платье коснулось его груди. Что она делает, пронеслось в голове Антона Ильича, но Юля уже оказалась в его объятиях. Он обхватил ее всю, прижал к себе, уткнулся в ее волосы и шумно вдохнул.
Наверху снова засверкала молния. В голове у него тоже сверкало и звенело. Земля зашаталась под ногами, небо закачалось и поплыло, или это было море? Он уже ничего не понимал. Что теперь делать, стучало в голове? Как отпустить ее от себя?
– Пойдемте ко мне, – простонал он.
И сам не поверил, что сказал это.
Сейчас оттолкнет меня, подумал он. И убежит от меня навсегда.
Юля улыбалась и не отнимала рук. Тогда он быстро добавил:
– Чай пить.
Всю дорогу они целовались.
Сладко пахли цветы вдоль дорожек. Вокруг было тихо. Изредка им встречались отдыхающие, что прогуливались после ужина, и тогда Юля прижималась к Антону Ильичу еще крепче и прятала лицо у него на груди. Впрочем, было темно, и разглядеть их лиц было все равно невозможно.
Поднимаясь по каменным ступеням, они останавливались почти на каждой. Антон Ильич не выпускал Юлю из своих объятий, целовал ее волосы, лицо, шею. Она смеялась, запрокидывала голову и прикрывала глаза, как бы говоря, ах, делайте со мной, что хотите!
Он чувствовал, как дрожали у нее колени. Она едва держалась на ногах и при каждой возможности то опиралась рукой о перила, то прислонялась к стене. Он не торопил, поддерживал ее и временами почти нес ее на себе, до того она ослабела. Что с ней такое, удивлялся Антон Ильич? Казалось, она не могла унять в себе дрожь, и ноги ее не слушались. Неужели так волнуется?
Он и сам волновался. И все еще боялся спугнуть свою бабочку каким-нибудь неосторожным словом, неловким движением. Ему не верилось, что все уже решилось. А вдруг она возьмет да и передумает? Перестанет смеяться, посмотрит на него строго и скажет, мол, будет вам, Антон Ильич, повеселились и хватит, пойдемте по домам, поздно уже. Но Юля смеялась не переставая. Не его шуткам – он уже не шутил и вообще почти не разговаривал – а сама по себе, нервно, отрывисто, дрожа всем телом, то запрокидываясь назад и едва не падая, то сгибаясь пополам и утыкаясь головой в его живот. Антон Ильич крепко держал ее за плечи и с испугом вглядывался в ее лицо – уж не плачет ли она, в самом деле, не случилась ли с ней истерика?
Лицо у Юли горело, а когда он дотронулся до ее руки, она оказалась холодной как ледышка.