Сходняк - стр. 24
Алексей закрыл глаза. Под веками на темном фоне взрывались радужные всполохи и раскачивался колокол. Под монотонные «бум-бум» Карташу пришла на ум фраза: «Остап играл в шахматы второй раз в жизни». А Алексей Карташ боксировал впервые в жизни и, честно говоря, большого удовольствия не получал.
– Гоша, не забывай, что ты секундант! – услышал Карташ порядком уже опротивевший голос олигарха. – Ты должен давать указания на раунд, должен накачивать боксера.
Гоша тяжело вздохнул, но ничего не попишешь, приказ пахана – закон, и он, наклонившись к уху Карташа, забубнил:
– Короче, это. Слышь, боец. Ты не ссы его. Он тебе тоже не Майк Тайсон. У него дыхалка не очень, понял? Проведешь длинную серию, он может и не выстоять, понял?
Какой-то там Хамид отбил в гонг начало второго раунда. Минута пролетела для Алексея быстрее мига. Только закрыл глаза – и вот уже подымайся.
Второй раунд начался неожиданно. Боксеры, покинув каждый свой угол, не рванули друг к другу в нетерпеливом ожесточении. Господин Зубков вообще направился не к центру, а пошел краем ринга. Сделал пару шагов, остановился, прислонившись спиной к канатам, положив локти на верхний. Вперился взглядом в Карташа, покачиваясь на канатах. Алексей тоже не стремился поскорее сойтись с гражданином олигархом в жестокой рукопашной.
– Ненавижу вашу московскую породу, – вдруг сказал Зубков, пепеля Карташа взглядом. И с чувством выдал: – С-суки жирные!
Он оторвался от канатов, вытянул руку в перчатке в сторону:
– Вот погляди на этих парней, москвич, – Зубков ударил себя перчаткой в грудь, – погляди на меня. По вашим столичным понятиям, мы – не что иное, как быдло, коровьи лепешки, дерьмо на лакированных ботинках. Какое, на хрен, будущее нам светило! Все парни, которых ты здесь видишь, родились в сраных городишках, половина из них и батек-то своих не знает, у другой половины батьки спились на глазах. Нищета, вонь, мордобой, вечный недоед, никто из нас в детстве не хавал от пуза. Пределом жизненных фантазий представлялась собственная лайба марки «жигули». По вашим, столичник, сучьим понятиям мы должны были горбатиться на заводах, окисляя легкие и пополняя закрома ваших московских хорей и хомяков. А в сорок лет должны были сыграть в дешевый гроб, к этому времени проспиртовавшись насквозь, оставшись без зубов и не оставив детям ни копья на сберкнижке… Нет, вру, был у нас еще вариантец: притащиться к вам в столичку, наняться в прислугу, шестерить на вас, убирать за вас дерьмо. Но мы, кого ты здесь видишь, мы выгрызли свое право. И теперь половина вашей Москвы позавидовала бы жизни конкретно этих парней. Еще четверть позавидовала бы тем, кто работает на меня, на моих заводах и в моем городе… Но мы додавим и последнюю четверть, что купается в бабках. Она еще станет жалеть, что родилась в Москве, а не в Мухосрансках и Урюпинсках.
– Андрей Валерьевич, – произнес доморощенный рефери с легким оттенком укоризны. Похоже, тем самым он давал понять хозяину, что тот говорит лишнее.
– Остынь, Поп, – отмахнулся от него Зубков. И ухмыльнулся. – Один раз меня не пустили в стольный град, типа – рылом не вышел. Но мы еще придем туда, верно, парни? И я не завидую тем, кто встанет на нашем пути.
На классический боксерский поединок сие походило мало, в нормальном поединке зрители уже вовсю захлебывались бы презрительным свистом, рефери без конца подгонял бы соперников: «Бокс, бокс! Коммон, бойз!», – секунданты исходили бы слюной: «Драться, драться, забыл, зачем здесь?!», – промоутеры подсчитывали будущие убытки. Но Зубкова мало интересовало мнение нынешней публики и секундантов. Ему приспичило поговорить, и он говорил: