Шиза: три в одной - стр. 32
Чёрный дар или Кончина Бабы Яги
Невольники из чёрной пыли
При звуках траурного марша
Себя на зависти ловили,
Душою становились старше.
Что наши беды, что победы?
Издалека, как бисер с рисом,
Издалека, из поднебесья,
Где туча Вечности повисла…
Карагаевна умирала девятый день. Дочь Люда самоотверженно находилась при угасающей матери, чего, конечно, никак нельзя было ожидать от столь забубённой особы. Однако вскоре проявилась и причина столь рьяной жертвенности. Нет, отнюдь не дочерняя любовь двигала бывшим завучем, а ныне спившейся, изрядно опустившейся женщиной. Хотя дочь продолжала побаиваться суровую Карагаевну даже в таком полуживом состоянии. Но время от времени, когда старушка впадала в забытьё, МамЛюда таскала у неё из-под матраца деньги, предусмотрительно отложенные на предстоящие похороны.
Придумав ловкое оправдание своему подлому воровству, мол, сиделкам положена посуточная оплата, МамЛюда неслась в ближайший магазин, напоминающий сельпо доперестроечных времён. Благо, несмотря на все запреты, спиртным здесь торговали круглосуточно. Подматрацный гонорар пропивался стремительно, тут же, за ближайшим углом, и горе-сиделка понуро возвращалась к оставленной родительнице.
Мрачный, запущенный без хозяйского догляда домишко, словно умирал вместе со своей владелицей. Дом и раньше не производил впечатления основательного коттеджа, но в последние дни его обветшание становилось катастрофическим. Крыша прогнулась, облез и местами повалился редкозубый забор. Внутри стоял отвратительный смрад дешёвого курева и мочи. Белённые ещё весной стены потускнели и словно покрылись серым налётом.
Жадный глазок дочери-пьяницы рыскал по углам в поисках чего-нибудь пригодного для продажи. Но телевизор был снесён соседям сразу же, как только Карагаевна слегла. Металлическая утварь сдана в «цветмет» за сущие копейки. Пол не мылся, занавески тоже куда-то подевались. Самые заметные разрушения коснулись русской печки, что стояла теперь посреди кухни закопчённой замарашкой с отбитыми углами, сгорая со стыда. Комнаты словно скукожились и казались теперь маленькими захламлёнными чуланчиками, где во всех углах валяется ненужное грязное тряпьё.
Временами Карагаевна приходила в себя и принималась истошно орать. Противным, похожим на скрип сухого дерева голосом, она выкрикивала только одно слово:
– Возьмите! Возьмите!!!
МамЛюда, чтобы как-то облегчить муки хоть склочной и нелюбящей, но всё же матери, пыталась с ней говорить:
– Мама, чего взять-то? Что ты хочешь? Скажи!
Но старуха зыркала на дочь полуслепым ненавидящим взглядом и гнала прочь:
– Прочь, постылая! Ишь, чего, пьяниса бесстыжа, а туда же, как порядошна. Мяммя! Кака я тебе мама?! Растудыихувтрибогамать! Поди к чёрту, шалашовка подзаборная!
Отпрянув от проклинающей её матери, что находилась на пороге смерти, женщина заливалась горькими слезами. А как следует проплакавшись, с полным правом продолжала сбывать старухин скарб, так как, во-первых, это всё равно её наследство. Во-вторых, злобную гадину, называвшуюся её матерью, просто необходимо было хоть как-то наказать и хорошо бы успеть это сделать ещё при её жизни.
Иногда, осмелев после горячительного, мамЛюда даже бравировала своими «подвигами» перед Карагаевной. Дабы ткнуть носом, указав на теперешнее её беспомощное положение, дочь нарочито громко, словно говорит с глухой, сообщала: