Широкий Дол - стр. 99
Я же рысцой поеду домой, на конюшенном дворе швырну поводья слуге и поднимусь к себе. А потом с наслаждением погружусь в лохань с теплой водой, поставленную перед горящим камином. И моя горничная Люси станет без конца подливать мне горячей воды, приговаривая: «Мисс Беатрис, вы сваритесь! Вы уже вся красная!»
Но лишь когда кожу мою начнет жечь от горячей воды, я вылезу из ванны и с наслаждением завернусь в чистую льняную простыню. А Люси будет расчесывать мне волосы, сушить их, подкалывать наверх и припудривать.
Я обнаружила, что вполне могу болтать с мамой за обедом, рассказывая ей о том, что делала днем, и она стала проявлять гораздо больше интереса к моим рассказам, хотя я все же чувствовала ее затаенное неодобрение, и это тормозило меня, и мой язык порой отказывался мне повиноваться. Да, маме, безусловно, не нравилось то, чем я занимаюсь, но даже она не могла не понимать, что нельзя оставить лежать под снегом целое состояние из шерсти и мяса, как нельзя и поручить возню с овцами наемным работникам – в лучшем случае они стали бы откапывать животных, только когда им самим заблагорассудится.
Но к концу обеда я, устав за день, неизменно притихала, а к тому времени, как в гостиную подавали чай, я уже становилась совсем сонной.
– В самом деле, Беатрис, ты себя просто изводишь! Посмотри, ты уже ни на что не годишься, – сказала как-то мама, вглядываясь в очередную испорченную мной вышивку, которую я вот уже целую неделю каждый вечер доставала из рабочей корзинки, а потом, не сделав ни одного стежка, снова убирала. – Иногда мне кажется, что у меня вообще нет дочери, – грустно прибавила она, и я, охваченная внезапным сочувствием, начала оправдываться:
– Простите меня, матушка, я, наверное, и впрямь веду себя довольно странно, но что же делать? Ведь это впервые, когда нам так не повезло с этими снегопадами. Ничего, еще пара дней, и все овцы будут в укрытии, а потом и Гарри вернется домой. Надеюсь, во время окота он будет здесь.
– Когда я была девушкой, я даже слова «окот» не знала! – возмущенно заметила мама, но тон у нее был скорее плаксивый.
Я улыбнулась. Но у меня уже просто не было сил что-либо объяснять, пытаясь вернуть ей доброе расположение духа.
– Ну, папа же не зря говорил, что я «настоящая Лейси из Широкого Дола»! – весело воскликнула я. – А сейчас, пока я одна занимаюсь хозяйством, мне одновременно приходится быть и сквайром, и дочерью сквайра.
Я сунула вышивание обратно в корзинку и встала.
– Ради бога, мамочка, извините меня, но я еле держусь на ногах. Я понимаю, сейчас еще слишком рано ложиться спать, но сегодня из меня все равно собеседница никуда не годная.
Я наклонилась к матери, получила от нее обычный поцелуй на ночь – холодный и презрительный – и ушла к себе.
Собственно, каждый раз повторялось одно и то же. И я знала, что пока я буду медленно подниматься по лестнице, усталость начнет кусками отваливаться от меня и мысли мои вновь начнут крутиться вокруг Гарри. Перед глазами у меня возникнет его улыбка, его милое доброе лицо, его голубые глаза, его ладно сидящий редингот – и все это с каждым шагом будет видеться мне все явственней. А когда я, раздевшись, ложилась в постель, я почти ощущала его тело, навалившееся на меня всем своим весом, и его руки, сжимавшие меня в объятиях. Я со стоном поворачивалась на бок, тщетно пытаясь выбросить из головы эти безумные, бессмысленные мечты. Я не сомневалась, что просто тоскую по Ральфу, по его ласкам, по наслаждению, которое он так легко мне дарил. Но думать о Ральфе было нельзя: эти мысли всегда оборачивались для меня очередным ночным кошмаром, и мой разум продолжал играть со мной в опасную игру, заставляя мечтать о Гарри. Ничего, думала я, когда он вернется домой и мы снова будем работать бок о бок, мне, возможно, будет достаточно его общества, и эти непристойные мечты, эти странные болезненные сны наяву исчезнут сами собой. И я до полуночи вертелась в постели, то задремывая, то внезапно просыпаясь. Лишь под утро мне удавалось забыться глубоким сном, и снились мне золотистые кудри Гарри, его милая открытая улыбка и… акры, акры, акры снега, под которым скрывались наши драгоценные овцы.