Широкий Дол - стр. 84

Там был Ральф.

Он лежал там, где всегда страстно мечтал лежать – на постели своего хозяина. Лицо его согревала знакомая, столь любимая мною улыбка, которая всегда светилась у него в глазах, когда он смотрел на меня. Вид у него был довольно самоуверенный, гордый, но эта улыбка таила в себе нежность и предвкушение грубоватого и одновременно нежного наслаждения.

Я так и застыла: я не могла разглядеть его ног.

Я не шевелилась и не дышала.

Я не могла разглядеть его ног.

Если его ноги целы, тогда минувшие несколько месяцев были просто страшным сном, а то, что я вижу в зеркале, – чудесная реальность. Если же ног у него больше нет, это означает, что тот кошмар снова настиг меня и теперь я целиком в его власти и все в миллион раз хуже, чем самые страшные мои сны. Резной балдахин отбрасывал на кровать широкую темную полосу густой тени. Может быть, его ноги прятались в этой тени? Я не могла их разглядеть.

Я знала, что должна повернуться и посмотреть Ральфу в глаза.

Мое лицо, отражавшееся в зеркале, казалось единственным светлым пятном в окутанной мраком комнате; оно светилось, как лик привидения. Я прикусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не закричать, и медленно, точно приговоренная к смертной казни, обернулась.

У меня за спиной никого не было.

Кровать была пуста.

Я хрипло прошептала: «Ральф?» У меня так сдавило горло, что громче я не могла. Но от моего шепота лишь слегка шевельнулся огонек свечи. На негнущихся ногах я сделала несколько крошечных шажков к кровати, высоко поднимая свечу и намереваясь осмотреть все это старинное ложе до последнего дюйма. На кровати никого не было. Подушки и вышитое шелковое покрывало по-прежнему были идеально гладкими, ничуть не смятыми. Я дрожащей рукой коснулась подушек. Их поверхность была холодна.

Значит, на них никто не лежал?

Пошатываясь, я с трудом добрела до маминого туалетного столика, осторожно поставила свечу, села на пуфик и бессильно уронила голову на руки.

– Боже, – в отчаянии воскликнула я, – не дай мне сойти с ума! Не посылай мне безумия! Не допусти, чтобы все это так закончилось! Чтобы я утратила разум как раз тогда, когда почти уже достигла душевного покоя и умиротворения!

Несколько долгих минут я провела в полном безмолвии, слушая, как ровно тикают в коридоре дедушкины часы. Потом глубоко вздохнула, отняла руки от лица и снова посмотрелась в зеркало. Лицо мое выглядело в зеркале столь же безмятежным и очаровательным, как и всегда, но я смотрела на свое отражение так, словно это не я, а кто-то другой; словно это чья-то чужая красота и я не могу понять, что там, под этой маской спокойствия, не могу даже представить себе, какие ужасные мысли, какие страхи таятся в глубине этих зеленых кошачьих глаз.

За дверью скрипнула половица, и дверь отворилась. Я так и подскочила, едва успев задушить рвущийся из горла вопль, но на пороге стояла всего лишь моя мать. Несколько секунд она не двигалась, и я прочла в ее лице сочувствие и невнятный намек на то, что ее снедают некие мрачные мысли.

– Глазам своим не верю – ты, Беатрис, вертишься перед зеркалом? Не похоже на тебя! – ласково сказала она. – Извини, если я тебя напугала. Ты так бледна. О чем, интересно, ты только что думала?

Я улыбнулась, хотя и несколько натянутой улыбкой, и отвернулась от зеркала. Мама молча подошла к комоду и вынула из верхнего ящика носовой платок. Молчание затягивалось, и я ощутила в висках знакомый стук крови: меня уже начинало тревожить, что она скажет или сделает дальше.