ШиКоКуГ, а также Врубель. Рассказы о художниках - стр. 18

Отношения Шишкина с Куинджи были довольно сложными. Если и можно назвать их дружескими, то в значительной степени пересоленными творческой ревностью.

Рассказывают, что однажды, едва увидев у Шишкина в мастерской законченное полотно, Куинджи схватил кисточку и посадил кадмием яркую точку – огонёк вдали.

Может, и лучше получилось, но не слишком-то, право, уважительно к работе мастера.

К тому же Шишкин недолюбливал эффектных приёмов. Он почти всегда спокойный повествователь. И постоянен в своих привязанностях. Всю жизнь воспевал леса, поля, раздолья, шири да приволья.

Иван Иванович откровенно записал, что было у него в душе и на уме, что хотел высказать своими картинами, – «Раздолье, простор, угодье, рожь. Божья благодать. На окраине соснового бора близ Елабуги. Русское богатство».

Простые по сути задачи – без всякой внешней броскости. Зато сразу видно, каков художник. Насколько открыт и жизнелюбив.

Осенью 1891 года в залах Академии открылась персональная выставка Шишкина, по случаю сорокалетнего юбилея его художественной деятельности. Проходила она вместе с выставкой Ильи Репина, который пошучивал, оглядывая стены: «Мы живём среди полей и лесов дремучих».

И это было похоже на правду, хотя одну из стен занимали только рисунки облаков.

Всего же Шишкин представил более пятисот работ, начиная с первых попыток писать масляными красками копии с репродукций. Можно было проследить постепенный рост технического мастерства. Познакомиться с поиском законченных образов – от наброска, к этюду, эскизу и картине.

Подобных огромных прижизненных выставок Россия ещё не знала. И появилось, как всегда бывает, много самых разноречивых отзывов.

Иные считали, что Шишкин идёт порочным путём вульгарного реализма. А молодые художники объединения «Мир искусства» возмущались безотрадным колоритом, фотографичностью, приглаженностью, сухостью, отсутствием души… Надо передохнуть, чтобы продолжить, – чрезмерной натуралистичностью, бесстрастностью, рассудочностью и документальностью картин.

«О, как скучна эта живопись! – ахали они, – Лишена всяких достоинств, кроме похвальной усидчивости».

Другие отвечали, что всё тут «ново, чудесно, тузово» – настанет, мол, время, когда вся Европа будет учиться рисовать так, как Шишкин.

Известный критик Стасов написал: «Шишкин – художник народный. Всю жизнь он изучал русский, преимущественно северный, лес, русское дерево, русскую чащу, русскую глушь. Это его царство, и тут он не имеет соперников, он единственный».

Некоторым казалось, что это своего рода посмертная выставка художника, и он вряд ли способен создать нечто более великое.

Но даже самые доброжелательные критики полагали, что у Шишкина далеко не просто отыскать философию или трепетные, сложные движения души, такие, например, как у Левитана.

Наверное, со многим тут можно согласиться. И всё же – каждый приносит в этот мир, в искусство своё, неповторимое. Шишкин также самобытен, как многие более «тонкие», изысканные или лихие современники.

Его творчество – это своеобразная иллюстрация к эстетическим взглядам середины девятнадцатого века.

«Предмет должен быть превосходен в своём роде для того, чтобы называться прекрасным, – писал Н. Г. Чернышевский, – Лес может быть прекрасен, но только „хороший“ лес, высокий, прямой, густой; одним словом отличный, превосходный лес».