Шепот под землей - стр. 25

Темно-синие и бордовые изгибы олицетворяли свод тоннеля, из тьмы которого выходил кто-то со странными, нечеловечески вытянутыми руками и ногами, нарисованный размашистыми мазками черного и серого. Лицо было гораздо выразительнее, чем у персонажей других картин: широкая щель рта, кривящаяся в злобной ухмылке, круглые как блюдца глаза и большая, абсолютно безволосая голова.

– Как видите, – сказал Хьюбер, – в последнее время он стал писать гораздо лучше.

Я снова глянул на картину с подоконником в солнечных бликах: для полной слащавости на нем недоставало только кота.

– Как давно у него изменился стиль? – спросил я.

– Нет-нет, стиль не менялся, – поправил меня Хьюбер. – Техника в высшей степени напоминает предыдущие картины Джеймса. Однако перед нами значительно более глубокая работа. Радикально изменилась, я бы так сказал, тематика, но полагаю, надо вникать даже глубже. Стоит только взглянуть на эту работу, и видишь эмоции, даже страсть, которых не было ни в одной из предыдущих. Он не просто стремился выйти из зоны комфорта в плане техники…

Хьюбер внезапно умолк.

– Такое уже бывало, – после долгой паузы сказал он. – К вам приходят учиться молодые люди, вы думаете, что понимаете их, а потом они вдруг сводят счеты с жизнью, и становится ясно: все это время вы принимали за их успехи нечто совершенно противоположное.

Я не совсем лишен сострадания к ближнему, а потому сообщил, что самоубийство все же маловероятно. У Хьюбера явно свалился с души такой камень, что он даже не спросил, как именно погиб его ученик. Что само по себе повод заполнить квадратик на уже упомянутой «карточке бинго».

– Вы сказали, он решил выйти из зоны комфорта, – напомнил я. – Что вы имели в виду?

– Он хотел поработать с новым для себя материалом: заинтересовался керамикой, к сожалению.

Я спросил, почему к сожалению, и Хьюбер пояснил, что им пришлось перестать использовать печь для обжига здесь, в колледже.

– Каждый обжиг стоит очень дорого, и мы должны продавать много готовой керамики, чтобы окупать работу печи, – сказал он, явно досадуя, что и сюда, в обитель искусства, добралась реальность и ее финансовые проблемы.

А я вспомнил об орудии убийства – том осколке горшка, который нашли в тоннеле. И спросил, есть ли печь для обжига в новом здании и мог ли Джеймс Галлахер работать с керамикой там?

– Нет, – покачал головой Хьюбер. – Если бы он попросил, я мог бы это устроить, но он не просил.

Нахмурившись, он извлек из папки еще одну «позднюю» работу. Бледное лицо женщины с большими глазами, а вокруг пурпурно-черная тьма. Некоторое время смотрел на нее, потом вздохнул и осторожно убрал на место.

– Знаете, – сказал Хьюбер, – он часто где-то пропадал подолгу…

И снова пауза. Я тоже помолчал, надеясь, что он скажет что-то еще. Но ничего не дождался, а потому задал следующий вопрос: был ли у Джеймса шкаф для личных вещей.

– Пойдемте, – кивнул Хьюбер, – это там, дальше.

На одном из многочисленных шкафчиков серого металла висел дешевый замок. Я сбил его при помощи резца, который прихватил из ближайшего «рабочего отсека». Хьюбер поморщился, когда замок с глухим стуком упал на пол, но, похоже, его больше волновала сохранность резца, нежели шкафа. Натянув резиновые перчатки, я принялся исследовать содержимое. Обнаружил две коробки карандашей, набор кистей в футляре (половины не хватало), небольшую книжку «Глаз в пирамиде»