Шелест ветра перемен - стр. 38

Справа стволы немного расступились, и молодые люди вышли к прогалине, здесь светлее и уютнее, и Яромудр, улыбаясь, молвил:

– Любо тут. Жить бы остался.

Ждан соглашаясь с новым дружком, что место доброе, обводил округу взглядом, скользнул по верхушкам и ахнул. Яромудр последовал за ним и обмер. Над макушками сосен и елей в нежной голубизне простёрлась гигантская птица из облаков. Воля незримого Бога сотворила из небесного пара объёмное изображение. Птица походила на коршуна перед взлётом. Крепкие ноги с растопыренными пальцами и острыми когтями, словно ещё держатся за невидимую опору, но уже вот-вот оторвутся от неё. Сильные широкие крылья, раскрываясь веером замерли при взмахе, корпус напряжён, шея вытянута, голова приподнята. Птица явно высматривает куда полетит и зачем, ещё миг, и она воспарит.

Облака просто так в фигуру не собираются. Конечно, то был знак, это поняли и Ждан, и Яромудр, переглянувшиеся озадачено. Но, что он означает? Быть может, это знак предупреждающий и обнадёживающий?

Видел птицу из облаков и Добрила, забредши в перелесок в поисках ранних грибов, и тоже дивился: «К чему чудо боги сотвориша?»

Лошадки за ночь отдохнули, поутру отведали всё ещё душистого, хотя и прошлогоднего сена, попили чистой воды вешнего ручья и теперь бодрым и скорым шагом везут будущих воев. А они прислушиваются к дальним звукам, доносящимся сквозь чащу. Но то не дятлы долбят, то ударяет топор по дереву, да не один.

Вот езженный путь сворачивает, огибает сосновый бор, справа вспаханное поле переходит в низину лога, вдали на бугре лепятся домики селища, а слева у края поредевшего леса вдоль берега реки сохнут новенькие лодьи.

Вереница саней скользит по молоденькой траве, ещё влажной, но уже подсыхающей земле кривичей. Они всю зиму делали лодьи, и сейчас продолжают рубить, долбить и строгать дерево, чтобы по вешним полноводным рекам было на чём отправиться за товарами, а князьям за данью. Кривичи издавна славятся мастерством, многие на Руси плавают в сработанных ими лодьях.

Молва донесла, кто и зачем едет, поэтому навстречу дружинникам поспешили старейшины, за ними, любопытство, не тая, стекались и стар, и млад.

После взаимных приветствий воевода Черныш, увидев, что собрались все жители, обратился:

– Князь Володимер, что сидит на столе30 Киевском челом бьёт вам, люди добрые! Помощь ему нужна от печенегов поганых, что измучили люд. Скольких в полон увели, скольких крова лишили, сколько стад отобрали! Тяжкий труд славянских мужей и жён в степи рассеивается безвозвратно! Пленники утекают за море, обречённые на рабство вековечное! Скудеет земля, политая слезами и кровью! Надобно огородить, да не токмо землю руськую, а весь славянский мир…

Ждан в который раз слушал речь воеводы и каждый раз не мог остаться равнодушным, так как убедительно, настойчиво, искренне звучала речь Черныша и вызывала ответное желание помочь. Но только подступала ещё и обида. За себя, но больше за отца, да за осиротелых родных.

А Черныш всё говорил, обращаясь к старейшинам, но, не упуская из вида молодых и здоровых мужчин. Он по опыту знал, что до их прибытия наверняка и здесь были разговоры и раздумья, как поступить. Почти всегда находились желающие уйти с ними, но были и сомневающиеся, колеблющиеся, которые тоже могли пригодиться, вот их и надо было подтолкнуть, чтоб решились. И Черныш старался, он будто всю свою силу и тела и духа посылал вместе со словами жителям, а те внимали, проникаясь сочувствием и состраданием.