Шефы тоже плачут - стр. 7

Мне ужасно стыдно. Так стыдно, как не было даже тогда, когда я творила свои шалости. Например, выкрашивала лаком для ногтей шевелюру Андрея. Тогда мне было десять, сейчас в два с лишним раза больше, и шутки у меня теперь такие, что едва не довели Орловского до смерти.

− Ты как? − интересуется тётя Таня, подсаживаясь ко мне.

− Хочется сдохнуть. Особенно от вашего вопроса.

− Глупости. Ты же не знала, что у Андрея аллергия именно на этот вид перца.

− Не знала. Правда, не знала. Но если бы не дурацкое желание над ним подшутить…

− Ну, ваши отношения всегда были такими… чему тут удивляться?

И ведь не поспоришь. Даже отрицать, что у меня и Андрея в принципе были отношения − глупо. Какие-то больные и болезненные, но ведь были. С той самой секунды, когда я зарядила ему игрушкой в лоб.

− Как он? − Я всё же отрываюсь от созерцания своей обуви и перевожу взгляд на тётю Таню, по пути цепляя глазами цаплю. Она смотрит на меня презрительно, и я её понимаю. Будь я на месте Милены, последний человек, которого я бы хотела здесь видеть − тот, который едва не отправил в морг её парня.

− Нормально. Приступ сняли, но теперь − никакого халапеньо!

Тётя Таня устало улыбается, я тоже предпринимаю попытку ответить ей взаимностью. Но получается как-то хреново.

− Он просил тебя зайти к нему.

− Кто?

− Как − кто? Андрей.

− Зачем?

− Я не знаю.

− Зато знаю я. Попробует прибить меня штативом для капельницы и будет прав.

− Глупая. Он не сердится.

− Почему?

− Я же сказала, что он тебя любит.

Очень хочется запротестовать. Но сейчас, когда меня гложет непереносимое чувство вины, я даже не пытаюсь этого сделать.

− Значит, мне можно к нему зайти?

− Нужно!

Орловский лежит на больничной кровати, и от одного только этого осознания хочется совершенно трусливо развернуться и сбежать. Но я просто подхожу и встаю в полуметре от него. Кажется, он спит, что даёт мне возможность стоять и смотреть на него, отмечая какие-то вещи, которые раньше казались совсем неважными. Как он хмурится во сне, например. Точно так же, как в детстве, когда ему было семь, а мне шесть, и он пытался меня «строить». Как же давно это было! Кажется, в какой-то другой жизни, где были совсем другие Андрей и Рита.

− Пухляш, ты во мне дыру проделаешь, − жалуется он, не размыкая глаз, чем заставляет меня инстинктивно отступить на шаг. − И я совсем не о щедрой порции халапеньо в моём желудке.

− Я…

Что − я? Вот что мне ему сказать? Не виноватая я, эта идея сама пришла? Или может: прости меня, я больше не буду?

− Да? − уточняет он, приоткрывая глаза и вперившись в меня взглядом.

− Мне очень жаль, что всё так вышло, − говорю то, что крутится на языке с того момента, как Орловский стал задыхаться на глазах у изумлённой публики. − И ты мог бы предупредить, что у тебя аллергия на халапеньо!

− Да-а? Как бы это выглядело, по-твоему? О! Какой чудесные пирог с ревенем! Только я его есть не буду, у меня аллергия на один из его компонентов, а именно − на перец?

− Да, глупо, согласна.

− Более чем.

Я поджимаю губы, не зная, что ещё добавить. В принципе, всё, чего бы ни пожелал мне сказать сегодня Орловский, я заслужила на все сто. Но и продолжать оправдываться не хочется. Я виновата и знаю это. И он тем более знает, что я это знаю.

− Почему ты меня позвал сюда?

− Потому что в курсе того, как ты станешь изводиться.