Щастье - стр. 6

Охранник сидит на лавочке, защищённый от ветра; приваливается спиной к своей игрушечной дощатой будке. Он отрешённо улыбается моему пальто – пальто богатого сноба… кивает… опять ныряет в омут блёкло-желтых страниц. На нем тёплая куртка, на куртке – разноцветный блеск нашивок. Его губы трепещут. Широкое простое лицо с плавной точностью воды отражает трепет неисповедимых путей бумажной жизни.

– О чём пишут? – спросил я.

– Об индейцах. – Голос прозвучал гулко, словно из глубины поглотивших индейцев веков. – Сейчас убьют парня ни за что.

– Хорошего парня?

– Ну, знаешь, это уже философия. – Его взгляд, в попытке сфокусироваться на мне, качнулся из стороны в сторону. – Жалко же, когда один против всех.

– А на что он рассчитывал?

– И правда. – Охранник колупнул озадаченным пальцем страницу. – Ну и что?

– Ты с самого начала знал, что он погибнет.

– И что?

– Ты всё знал, и знал, что расстроишься.

– Да я не расстроился, – насупился он. – Мне просто жалко. И интересно, что дальше.

– Много осталось?

Он прикинул.

– К концу смены добью.

И я пожелал ему удачи.

Я спросил дорогу у бледного существа в круглых очках. Существо охотно, подробно и бестолково объясняло, потом выразило готовность проводить, потом достало из кармана потрёпанного ватника (позже я узнал, что это особый местный шик) мелок и, присев, начертало на старом потрескавшемся асфальте план улиц. Асфальт проседал, бледно-голубой мел крошился, тугодумная рука пальцем поправляла чертёж. Я поблагодарил. Существо приветливо и надменно улыбнулось и заспешило в сторону университета.

Здесь всё было очень древним. Даже камни набережной и зданий, казалось, никогда не были просто камнями; никто никогда их не отёсывал, не складывал, не подгонял друг к другу, и они так и появились в начале времён в виде набережной и зданий. В широких щелях асфальта мирно росла трава. То, что прежде было скверами, превратилось – это было видно и сейчас, когда деревья и кустарники едва покрылись зелёным, серо-голубым пушком, – в густые запущенные сады. Было еще тише, чем в Городе. Тишина катилась за моими шагами, тщательно подбирая – на лету подхватывая – осколки звука, звук. К вечеру дрожащая весна сбежала, рассыпав по земле мохнатые жёлтые цветочки, но её глаза смотрели то с неба, то меж стволов – сквозь сухие коричневые прутья, которые только через несколько недель станут диким виноградом; из-под ржавого после зимы плюща. Над неубранными кучами палой полусгнившей, прогревшейся листвы мреял пар. Где-то далеко глухо ухнул сорвавшийся камень. Цитадель фарисеев была похожа на лес, наверное, на забытый посреди холодного моря остров – нагромождение диких скал и хвои.

Фарисеи, посвятившие себя гуманитарным наукам, умели только читать, писать и презирать. Их отцы и прадеды тоже читали, писали и презирали. Всем выплачивался пенсион из городской казны, многие получали гранты от благотворительных фондов и частных лиц, многие работали у богатых: учили их детей в гимназиях и на дому, обслуживали музеи. То, что они не следили за своим островом, нельзя было списать на бедность.

Я добрался без приключений, но в большой мрачный дом вошел с чувством, что могу и не выйти: этот дом обещал рухнуть в любую минуту. (Дома порою действительно падали, вываливая на тротуар – или, наоборот, заботливо собой прикрывая – своё содержимое. Причем падали как раз не самые трухлявые на вид. Фарисеи гордились.)