Шабашник - стр. 24
– А самое главное, что парень этот очень видный, высокий и статный – такому в кино играть какого-то казачьего атамана: Ермака или Матвея Платова. И голос красивый, такой глубокий баритон. Все природные данные, чтобы артистом быть, а не людей обманывать. Не мудрено, что такому сходу доверишься, ведь просто олицетворение всего самого хорошего. Жаль, что в Кирове нету театрального ВУЗа – может, на сцене он бы нашёл себя.
– Так может он ещё исправится. Не знаешь, что с ним после отсидки сделалось?
– Не знаю, но уверен, что с проторенной дорожки ему не свернуть и даже если выберется из этой колеи, то всё равно потом обратно свалится. Нормальной работы ему не найти, поэтому ему не будет давать покоя мысль, что чем год работать и заработать двести тысяч, лучше одного лоха обуть и за один раз два миллиона в карман положить. Это как бросить курить – неделю не куришь, месяц, год, но потом обязательно сорвёшься. Только за сигарету по этапу не повезут.
***
Когда Ольга пришла рассчитаться с батюшкой, тот укладывал разобранную дароносицу в сумку.
– Ох, и уважили вы меня! А как зовут того кашевара знатного, что готовил трапезу?
– Максимом его зовут, – Ольга немого стушевалась, потому что испугалась, что батюшка может быть недоволен роллами, а она выдала коллегу.
– Низкий ему поклон! А он украинец, белорус?
– Нет, он наш, русский. Вятский парень.
– Вятский – значит, хватский! Я когда-то имел благодать провести там три года, которые наставили меня в моём пути и укрепили веру. Истинно говорю!
– А там какой-то мужской монастырь?
– Можно и так сказать. Там когда-то Эдуард Стрельцов свои страсти смирял.
Ольга, услышав известное имя, но не зная тонкостей биографии знаменитого футболиста, одобрительно сжала губы. Бородач же продолжал:
– Это мой духовный университет, ибо там я познал правду. Однако, дочь моя, а повар ваш племени русского? Не вотяк, не черемис?
– Не знаю даже… Я и о национальностях таких не слыхала. Но, нет, могу вас уверить, что он русский. Такой же, как и мы с вами.
– Да и верно – если бы на моей тарелке были кожыпог или сокта, то я бы ещё подумал, а тут – суши, – батюшка довольно и утробно улыбнулся. – Суши дело тонкое и очень хорошо, что у вас русские готовят. Это прямо чувствуешь, энергетика у пищи другая. Славно готовите, очень славно. Сколько с меня причитается?
– С вас триста девяносто пять рублей.
Батюшка долго копался в кошельке, и наконец достал мятую бумажку в двести рублей, одну сотенную, одну пятидесятирублёвую. Сорок пять рублей он высыпал мелочью на скатерть. Собрав их со стола, Ольга поняла, что скатерть придётся стирать.
– Не будешь ли ласкова, дочь моя, подскажи страннику, как отсюда уехать до Петрищево?
– А вот вы как выйдете, так идите налево – там сразу за переездом будет остановка. Автобусы часто ходят, ждать не придётся.
– Благослови тебя Бог!
Сидя на стуле спиной к окну и положив одну руку на стоящую на колене сумку, батюшка теперь походил на Пугачёва из учебника истории, где донской казак брался судить и миловать по своей воле.
***
Ожидая, пока микроволновка разогреет обед, Максим глядел в окно вслед уходящей к автобусной остановке фигуре. С перекинутой через левое плечо спортивной сумкой и сигаретой в правой, субъект вразвалочку шёл к переезду. Что-то из далёкого прошлого померещилось, будто когда-то он уже видел такую походку.