Сезон зверя - стр. 30
Весна и солнце пробудили тягу к жизни. А уж первое полнолуние без снега стало для него настоящим праздником. Молодой сивый зверь, казавшийся в лунном свете синим, катался по поляне, переворачиваясь с боку на бок. Словно щенок, подбрасывал вверх зубами и снова ловил подвернувшуюся палку, раскачивался на толстой нижней ветке сосны и кубарем летел в кусты. А потом вскидывался, бежал и снова падал. Казалось, он был настолько поглощен этой игрой и полной свободой, что даже забыл, чем обязательно должна закончиться ночь.
Но вот чуткие ноздри поймали чей-то запах и вожделенно затрепетали, глаза вспыхнули красноватыми огоньками. Ветерок донес до напряженного слуха какой-то звук, совершенно чуждый для леса. Звук этот медленно приближался. Оборотень затаился за кустом у края тропы. Он долго всматривался в полумрак и наконец заметил неуверенно бредущее маленькое существо. Оно временами останавливалось, подергивая головой, издавало свои странные, похожие на резкие вдохи звуки и терло глаза. Каким-то внутренним чутьем Оборотень осознал, что это та самая добыча, которую он подсознательно стремился отыскать все время и за неимением которой довольствовался другим. Нервы его затрепетали, охотничий азарт слился с предвкушением какого-то негаданного счастья, он подобрал лапы и изготовился к прыжку.
Войдя наутро в сторожку, кладовщик с самого порога спросил Степана, еще сидящего за едой:
– Ты новость-то не слыхал?
– Какую? – Степан задержал в воздухе голую баранью кость, на которой тщетно пытался найти остатки мяса, срезанного еще до продажи.
– Шатун-то опять объявился. И што натворил-то, злодей!..
– Што? – переспросил Степан, невольно дрогнув, но стараясь выглядеть как можно равнодушней. – Опять собаку поймал?
– Каку хрен собаку! Мальчонку! Тот три дня назад пропал, думали, што заблудился, а вчерась вечером нашли. Видно, медведь иво и уволок с-под самого дому. Горло перекусил, разодрал всего, а одну ногу полностью…
Он не успел договорить фразу, как Степан уронил из рук кость, метнулся к двери и, едва не сбив кладовщика, бросился к уборной. Было хорошо слышно, как его начало полоскать.
Когда он вернулся с посеревшим лицом, кладовщик начал искренне извиняться:
– Ты уж прости, Стенька! Не думал я, што ты такой брезгливый. Не сообразил, што за столом.
– Да ладно, чего уж там, – неожиданно для себя вдруг нашелся и соврал Степан, – я эта… пацаном, в тридцать третьем на Украину попал, в самый голод. Че там только не видал. И этих, которые людей ели… Вот и не могу с тех пор слышать.
– Ну, еще раз звиняй, знал бы – не ляпнул. – Кладовщик развел руками и, уже выходя, заметил: – Я ить эта к тому, штоб берегся. Раз он одного порешил, то теперя уж не остановится.
– У меня бердана, – ответил свое привычное Степан и принялся отмывать подбородок и полоскать рот.
– Охотников, говорят, настоящих вызовут на днях, медвежатников откуда-то из глухомани, да солдат им в помощь дадут – будут облаву делать, – все никак не уходил и не умолкал кладовщик. – Я ить эта к тому, что подымут его, разозлят, да вдруг он сюды к нам и вывалит! Ты берегися!
И он поберегся. Когда через месяц, после нескольких облав, жертвами которых стали полтора десятка непричастных к трагедии волков и секачей, медвежатники отбыли в свои края, синий зверь снова появился ночью в пригородном лесу. Конечно, в этом состоянии он не мог воспользоваться и малой частью человеческого сознания, но и заложенного в генах звериного чутья хватало, чтобы понять: дважды устраивать кровавый пир в одном месте – опасно. И он повернул в другую сторону.