Сезон отравленных плодов - стр. 25
В машине Даша тут же уснула. Мамка не желала разговаривать, сделала погромче Шуфутинского. Илья шансон не понимал и включил на плеере кассету «Эйс оф Бейс», которую стащил у Алика, а тот думал, что потерял ее, когда был пьяным. Батарейки Илья тоже стащил – из пульта от телевизора, минут за десять до выхода. Чтобы не тратить их на перемотку, перекрутил на нужную песню вручную, надев кассету на шариковую ручку.
Ему было интересно увидеть бабушкин дом, он никогда там не был. Он вообще мало где был. Один раз они с Аликом ездили в Ялту – Илья запомнил море, утром и днем ласковое, а ночью непроглядное. Один раз ездили к друзьям Алика на дачу. Дом был тесный, темный и прокуренный, клеенка на столе липла к локтям, участок маленький, заставленный неказистыми сарайчиками: для бревен, кур, всякого хлама. Потом, часов в одиннадцать, когда уже стемнело, они бежали – ключи от «мерса» остались у Алика, и мама с Ильей и Дашей добирались до Люберец на попутке, прокуренной «шахе» с ковром на заднем сиденье. Машину вел бородатый азер, он много рассказывал про Баку и семью, которая там осталась, потом гладил маму по коленке и ехал все медленнее, «шаха» катилась почти по инерции, но в итоге все-таки доехала до цели.
В этот раз мама ключи от машины не забыла, и это было хорошо. Илья опустил стекло, прикрыл глаза, подставив лицо ветру. Тот пах сосновой хвоей, горячим песком, бензином. А у бабушкиного дома с темно-зеленой резной дверью пахло яблоками, травами, медом, и жила в нем не только бабушка, но и немного печальная тетя Света, похожий на медведя дядя Юра и – главное – девочка Женя, которой тоже нравился «Эйс оф Бейс». У Жени были руки-стебельки и ноги-стебельки и выгоревшие на солнце волосы, сплетенные в кривую косичку. Еще у Жени был огромный дуб, на который они так классно забирались вместе и прятались в стрекочущей тени, среди жуков и муравьев. За это дядя Юра все время звал Женю обезьяной. Еще они играли в догонялки и Дашку ловили чаще всех, из-за чего она обиделась, ушла на второй этаж и кричала оттуда, что Илья – штопаный гондон. Бабушка ее наругала (ты же девочка, да разве ж можно такие слова говорить?). Знай она, как Дашка еще умеет, совсем ее бы заперла и разжаловала из девочек, наверное.
А потом приехал Алик. Он пнул темно-зеленую резную дверь. Он ударил кулаком по шкафу и разбил стекло на дверце. Он заляпал кровью кружевную занавеску на кухонном окне. Он назвал маму так, как называл обычно, и по лицу тети Светы было понятно, что это очень гадкие слова, что дядя Юра ее так никогда не называет.
Их крики были хорошо слышны даже на втором этаже. И, как назло, батарейки в плеере сели. Илья щелкал кнопками снова и снова в надежде оживить плеер, вытащил батарейки и яростно стукал их друг о друга, но и это не помогало. Мать на кухне орала все сильнее, ее крик бил по ушам, под дых, под ребра, по спине. Женя взглянула на Илью – глаза у нее были темные и влажные, как у теленка, окаймленные белесым пухом ресниц, – и вдруг накрыла его уши теплыми ладонями. Ругань Алика и крики матери и тети Светы стали тише, а стук сердца – громче, прямо в голове, под Жениными пальцами. Она напевала что-то, не зная слов, но удивительно понятно. «Эйс оф Бейс», разобрал Илья. Та песня, на которую они все время перематывали.