Сезон нежных чувств - стр. 48
Чалина решилась-таки рассказать задачу профессору. Начала говорить пронзительным голосом, волосы падали на лицо, Чалина запихивала их обратно в прическу-корону, а они тут же возвращались обратно. Надеясь на свои толстые линзы, профессор снисходительно слушал отвечавшую, меланхолично постукивая пальцами по залысинам, выказывая, что, когда нужно, он становится человеком в футляре, который от всех психических атак защищён толстенным слоем вольфрамовой брони. И всегда начеку. Вот бросил стучать себя по лбу, подпрыгнул в кресле и, выхватив из-под носа Чалиной лист, перевернул его другой стороной:
– Ну те-с, уважаемая…
Без написанного текста Чалина отвечать не могла, безмолвно поникла короной.
«Как мелко… Как низко! Вот до чего может докатиться действующий математик и главный тополог от Урала до Камчатки», – подумали присутствующие, осмелившись даже переглянуться между собой, выражая формою губ друг другу осуждение и порицание, естественно, делая это как можно незаметнее для главного тополога.
– Что? – вскричал профессор. – Что это? Позвольте вас спросить! Шпаргалка? Ну, сударыня, такой беспредельной наглости не ожидал! Много чего перевидел на своём веку, а такое вижу впервые. Идти ко мне отвечать по листу-шпаргалке! Это… это…
– Это не моя шпаргалка, – пролепетала Чалина чужим голосом, отрывая взгляд от стола и переводя его на Бармина, замершего у доски и уже чувствующего, что он снова летит кубарем в глубокую пропасть. – Тут совсем другой вопрос описан и почерк не мой.
– А чья?
Чалина ещё раз осуждающе посмотрела на Юрика.
– Я нашла листы в парте. Мне не хватило бумаги, я взяла листы, думая, что они чистые, что их кто-то оставил, и написала.
– Чьи листы? Признавайтесь! – потеряв свой футляр, вскричал профессор гневно. – Будет гораздо хуже, когда я сличу почерки и вычислю шпаргалиста! Тогда поздно будет! Тогда всё, выход один – вон из университета!
«Вот чудо в перьях, – подумал Бармин, – надо же было не посмотреть, на чём пишешь. А сам-то, идиот, тоже не посмотрев отдал! Ах, ты, добряга ты шелудивый! Ну, допустим, найти по почерку – это вам, профессор, вряд ли удастся. Почерк в шпаргалке – идеальный. Таким он только шпаргалки и пишет». Тут Бармин глянул искоса на бумаги и сообразил наконец, что держит в руках те же самые листы размера А4, что достались Чалиной и что по-прежнему лежат у него на столе, а у всех других обыкновенные тетрадочные в клетку. Даже сличать нет никакой нужды, всё и так на виду. Снова Юрик провалился в пропасть. Профессор сорвался с места, принялся бегать по кафедре: заглянул в стол Чалиной, где ничего не было, заглянул в другие, тоже ничего не нашел. И окончательно разозлился. Не обращая внимания на бумагу, лежащую поверх стола Юрика, злой как черт, вернулся в своё кресло. Рыкнув, поставил трояк Чалиной, которая удалилась почти счастливая, и перешёл к допросу Бармина, успевшего сложить листы, с которыми вышел к доске пополам, преобразовав тем самым в формат А5.
Бармин докладывал теорему, как собственное изобретение на научно-студенческой конференции.
– Что это тут у вас? – переспросил профессор. – Что за ерунда? А это? Почему ходите огородами? Вы на лекциях моих бывали? Видели, как надо доказывать?
– А мне самостоятельный вариант больше нравится.