Северная Федра - стр. 39

– Верить али нет – это твое дело, ан все они над тобою исполнятся. Разные времена грядут впереди – и разорения, и набеги, и густые клубы дыма будут клубиться над твоей землей, и лязг оружия она услышит, и опустошения испытает. И будет биться народ твой с врагами не на живот, а на смерь, будет биться и победит. Но и вижу я в тумане грядущего, как будет крепнуть земля твоя, как будет она цвести, как будет сильна духом, грозна, богата и широка. Никого на свете сильнее родины твоей не будет, князь. Все заклятые враги забоятся славянской силы духа.

– Слава могучему Перуну, – задумчиво шепнул князь.

– Твой род будет великим… – старик запнулся, будто подбирая слова, – но и великим не все дозволено. Запомни это, князюшка хольмградский.

– Что не дозволено? Чего это мне не дозволено?

– Единый иудейский бог-миротворец говорит нам о добродетели…

– Да не заводи ты эти песни, старик, – шикнул на Трезара Рюрик. – Это бог иудейских нищих, а у нас свои боги, и мы их любим, и им поклоняемся, и будем только им поклоняться. И никто не смеет нарушать заветы старины, даже ты, колдун. Понял?! С этими заветами мы народились на свет, с ними же и помрем.

– Уйми свою гордыню, князюшка, и спесь свою сбей, а головой своей подумай: возможно ли сердцу человеческому жить без добродетели, – снова затянул Трезар.

– Отрадны речи твои для сердца моего, старый ты колдун, – не обращая внимания на последние слова Трезара, сказал Рюрик. – Расскажи, старик, как ты это делаешь?

– Э… – хитро улыбнулся колдун, тряся длинной жидкой бородой, – Дух человеческий имеет свои священные тайны, и не всякому, ох, не всякому они открываются.

– А тебе? Тебе открываются?

– Зачем тебе это знать, владыка? Я долгий век прожил, поживи с мое, и ты будешь видеть многое насквозь.

– Зачем ты в лесу живешь? – неожиданно спросил князь. – Не страшно ли?

– А чего мне пужаться-то? Я пуганый-перепуганный, и лес не враг мне, а союзник. Мы с ним едины – я часть его, он часть меня.

– Говорят, ты с нежитью водишься, с шишигами разными знаешься. Говорят, что змей приваживаешь, как собак, их с руки кормишь.

– Пусть себе говорят, владыка, – усмехнулся беззубым ртом Трезар, – мало ли кто чего скажет, что же теперь – всякому слову верить?

– А зачем людей дичишься?

– Покой… покой…

– Что покой?

– Стар я ужо, князюшка, глаза мои слепнут, клей из них сочится, а покой, он ум мой очищает, силы мне упорядочивает. Не для меня вся эта ваша жизнь суматошная. Тишина да размышления – вот что мне треба. А где их взять-то, коли не здесь, не в лесу?

– Здесь, в диком лесу, в жалкой хижине? – усмехнулся князь.

– Молод ты еще, князюшка, глаза твои зрячи, а потому многого и не видят они. В диком лесу и есть все чары… – он взял ветку крушины и помахал ею перед глазами князя. – А силой мечты, силой духа хижина может превратиться в прекрасный раззолоченный храм – вместилище сосредоточенности, замкнутости и покоя; недовольство же духа способно любой храм разрушить, превратить его в хижину. Запомни, князюшка, не все то золото, что снаружи сверкает, а есть то золото, что и внутри…

– Научи меня! – загорелся князь, притопывая ногами по влажному земляному полу. – Научи меня, чудак-отшельник! Я еще силен и несколько лет жизни готов отдать, лишь бы понимать то, что…

– Охолони трошечки, князюшка, – перебил его согбенный старик, подняв вверх иссушенную руку с чудовищно длинными черными ногтями, – чтобы познать лишь некоторые тайны бытия, и целой жизни недостаточно. А что касается силы… – старик нарочно помедлил, как бы усмиряя княжеский пыл, – то на свете есть кое-что могущественней, чем сила богатырская да палица в человеческий рост.