Сёстры озёрных вод - стр. 6
Женщина наклонилась к столику у окна, зачерпнула из чашки что-то, остро пахнущее травами, и щедро смазала всю левую сторону Лесиной головы. Волосы у виска покрылись толстым слоем жира. Олеся охнула, зашипела сквозь сжатые зубы и упала на подушки. Рану жгло, будто ее щедро полили спиртом.
– Твою мать! – выплюнула Леся, пытаясь стереть мазь. – Мне же больно! Что это вообще?
– Закрой свой грязный рот, – процедила женщина.
Она вытащила из кармана фартука чистую ткань и принялась перевязывать рану, не обращая внимания на попытки Леси вырваться.
– Мне нужен врач! – твердила та, силясь не сорваться на крик. – Позвоните в скорую, спасателям… Я не знаю, кому-нибудь. У меня голова разбита!
– Я вижу.
Равнодушие и сила этих натруженных рук пугали Олесю больше прочего.
– Ну так сделайте что-нибудь!
– Я делаю. Ты умирала в лесу, а мой сын нашел тебя. – Женщина проверила, держится ли повязка, и отступила на шаг, зашуршало длинное платье. – Он забрал тебя у леса. А я – у смерти. И теперь ты в двойном долгу перед родом.
На мгновение Лесе показалось, что она ослышалась.
– Вам нужны деньги? – догадалась она. – Без проблем! Только позвоните в скорую. У меня с собой нет ничего… Но я найду… – Она запнулась. – Найду родных, и они будут рады заплатить вам за все, что вы сделали для меня…
Женщина насмешливо скривила губы и сразу стала похожа на хищную птицу.
– Мы заплатим сколько вы скажете… – залепетала Леся. – Сколько вам нужно? А? Просто скажите…
Ее ухмылка стала похожа на оскал, а хищная птица – на голодного зверя.
– Как вас зовут? – Олеся из последних сил удерживала себя на грани сознания, перед глазами все расплывалось, как невысохшая акварельная картинка, попавшая под дождь.
– Аксинья, – наконец ответила женщина, ее глаза недобро блеснули. – И мне не нужны твои грязные монетки. Нашла ценность, глупая ты курица… – И зашлась глубоким грудным смехом. – Спи, девка, после поговорим.
– Нет, постойте!.. – начала было Леся, но язык ее больше не слушался.
Она хотела сказать что-то еще – начать уговаривать, угрожать, визжать и биться, только бы не вязнуть во власти тяжелого серого взгляда, – но слова ускользали. Мысли разбегались, голова становилась гулкой и пустой. Но любая пустота жаждет быть заполненной. И на место сознания, покинувшего Олесю, пришел холодный кисель. Розово-клубничный, с крахмальными комочками.
Леся тонула в нем, липкая жижа забивалась в нос и уши. Она попыталась закричать, только голоса не было. Ничего не было. Был лишь кисель. Клубничный кисель.
Демьян
В чаще токовал глухарь. Скрытый хвоей, тяжелый, с иссиня-черными перьями, он все звал и звал к себе в объятия далекую птицу, чтобы разделить с ней одиночество леса. Зов его – ритмичный, цокающий – эхом разносился среди деревьев, но оставался безответным. Май – время встреч и знакомств – давно прошел, оставив в памяти медовый запах первоцветов. Птицы разбились на пары, свили гнезда, а теперь опасливо сидели по своим обиталищам, ожидая, когда новая жизнь проклюнется через тонкую скорлупу. Некому было ответить тоскующему глухарю, кроме эха.
– Запоздал чего-то ты, парень, – буркнул Демьян, прикасаясь ладонью к шершавому стволу ближайшей сосны, и тут же забыл про незадачливую птицу.
Дерево полнилось беспокойством. Жизнь бурлила в нем, от корней уходя к самой макушке и снова возвращаясь к корням. А через них и дальше, туда, где под толщей земли скрывалась истинная суть этих мест. Лес был встревожен, лес был опечален, лес негодовал, лес требовал объяснений.