Сёстры озёрных вод - стр. 29
Все это Демьян слышал, чуял и понимал, не прикладывая особых усилий. Он сам был дитя леса. Кровное, приросшее к телу родича. Мгновение – и вскочит на лапы, встряхнется и побежит, куда глядят глаза и ведет чутье. А пока можно еще полежать, послушать, чем живет чаща, о чем судачат суетливые пичужки, как скрипит, роняя тонкие иголочки, старая сосна. И сама земля, укрытая палой листвой, мхом, травой и сухими ветками, мерно дышит с Демьяном в такт. Вдох – всколыхнулись осины. Выдох – пробежал легкий ветерок. Беспокойный покой, шумливая тишина. Лес живой, а значит, нечего тревожиться.
Демьян потянул носом, устраиваясь во мху. Вместо спокойного лесного духа в горло влилась затхлая вонь болот.
Еще далекая, но приближающаяся. Настигающая живое мертвецкой жижей. Дема распахнул глаза.
Первым, что он увидел, была чуть смугловатая человеческая кожа. Она обтягивала человеческие кости и скрывала под собой абсолютно человеческое мясо. Слабые жилы людского рода. Дар, обернувшийся проклятием. Демьян даже зарычал от досады, но из человечьего рта вырвалось жалкое подобие того рыка – волчьего, могучего, громогласного, – который так восхищал, так пугал его с детских лет.
Для зверей Демьян зверем не был. Как не был человеком для людей. Чужой в любом стане. Подбитая утка, гнилой помет. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Да только что были эти руки – сильные по людским меркам, бесполезные в битве со зверем?
– Жалкий хорек… – простонал Дема, но заставил себя замолчать.
Лес кругом притих. Демьян огляделся и понял, что снова ошибся. Он не был волком так же, как и лес кругом не был чащей. Самый край – редкий, побитый тяжелой жизнью на перепутье двух миров, – он казался жалким подобием могучего и непроходимого собрата, который начинался дальше. Как солдат заброшенного гарнизона, перелесочек еще держал лицо, но под ногами Демьяна жалобно хлюпала сырая земля, готовая в любой момент обернуться жижей.
По вине лесного Хозяина болото пришло в эти края. По его, Демьяна, вине.
Но как бы сильно ни пахло здесь гнилью, дух, который уловил Дема сквозь сон, был куда сильнее. Что-то двигалось по кромке леса, не переступая границу, пока еще не принадлежащего ему. Что-то сильное, ловкое, не-жи-во-е.
Демьян ощерился. Если бы у него был мех, то он тут же поднялся бы на загривке. Но меха не было, как и острых клыков, и сильных когтей. Были лишь злоба и страх. Рука рванулась к поясу и нащупала короткий кинжал.
– Это лезвие Батюшке твоему сам лес подарил, – шептала тетка Глаша, прижимая маленького Дему к теплому боку. – Вот вырастешь, тебе он перейдет.
– А когда? – Спрашивать ее было не страшно, и перебивать – не боязно, и утыкаться лохматой головой в мягкую грудь, вдыхая сонный, сытый запах дома.
– Тш-ш-ш… – Глаша делала большие испуганные глаза, но смешинки сверкали в них, как светлячки в сумерках. – Когда рак на горе свистнет.
Свистнул ли тот рак, но кинжал Демьяну вручила хмурая Аксинья и недели не прошло как. Это было уже после ссоры их гадкой и кашля, насланного старой ведьмой. Уходя из дома, Дема протер лезвие, повертел в ладони рукоять, привыкая к тяжести, и только плечами пожал. Нож как нож. Увесистый, потертый, ладно лежащий в руке. Как мог лес подарить его Батюшке, осталось неизвестным. Как и многое другое, канувшее в небытие вместе с рассудком Хозяина. Кто дознается? То ли лиса принесла его человеку в пасти, то ли заяц в старом пне нашел, то ли сам Батюшка отрыл во мху да выдал остальным за великий знак.