Сестры Ингерд - стр. 24
-- Ты послушай, Оль… Лучше же за богатого выйти и хотя бы одежду нормальную носить, жить во дворце, а не в такой избе, где мы очнулись. Ты понимаешь, что здесь, наверное, даже стиральных машинок нет? Вот выйдешь за нищего и будешь сама руками и стирать!
Она некоторое время еще приводила весьма весомые доводы и уговаривала. И в конце концов я сказала «да». Но при условии: она больше не устраивает концертов и истерик. Потому что в этом мире ей никто и ничего не должен. Мы все делаем пополам. Я не собираюсь наниматься к ней в личные прислуги. И если где напакостит, пусть на меня не сваливает!
Обрадованная сестрица только без конца шептала:
-- Конечно-конечно! Разумеется, все пополам! Если ты выйдешь за принца, ты и позаботишься обо мне. А я, если выйду, то уж ни за что тебя не брошу! Страшно же остаться совсем одной!
***
Утром явилась Луиза, и нам опять пришлось умываться из одной миски. Хорошо хоть полотенце дала чистое. Затем, прихватив со стола свечу, она пошла по коридору, освещая нам дорогу и приговаривая:
-- Вы баронессе-то, барышни, сильно не перечьте! Она даже матушку свою в железном кулаке держит, а уж с вами-то и вовсе… – договорить она не успела и просто распахнула перед нами тяжелую дверь.
Трапезная была довольно большой комнатой, метров тридцать пять-сорок квадратных. На этот прямоугольник приходилось целых три окна, сейчас плотно закрытых деревянными ставнями снаружи. Думаю, это делалось для сохранения тепла. В центре зала стояли два длинных стола, составленных буквой «Т».
За короткой перекладиной сидели две женщины, одетые в черное. Сразу было видно, что это мать и дочь. Нашей мачехе, баронессе Ингерд, было чуть больше тридцати. Полноватая, даже слегка рыхлая женщина смотрела на нас внимательно и строго. Черное платье, отделка из неплохих кружев на манжетах и у шеи. Волос не видно совсем: на голову накручен большой кусок ткани, изображая что-то среднее между чепцом и тюрбаном. По белой ткани головного убора лежит атласная черная лента. Из-под этого тюрбана не видно ушей, зато свисают две цепочки с довольно крупными серебряными серьгами.
Вдовствующая баронесса Ингерд
Пожалуй, лет в двадцать она была красива. И скорее всего, природная блондинка. Сейчас на лице сохранились реденькие тонкие брови сероватого цвета, а ресницы хоть и были длинными, но настолько светлыми, что казались почти незаметными. Верхняя губа очень тонкая, нижнюю она поджимала. Из-за этого выражение лица было строгое и недовольное.
Матушка ее была грузной оплывшей старухой в платье попроще, но таком же вдовьем. А поверх белого чепца у старухи была накручена черная атласная скрутка, подчеркивающая статус вдовы.
Мать баронессы
Мы обезастыли на пороге, когда мачеха подняла пухлую белую руку и поманила нас к себе пальцем. Оробели мы обе одинаково, Анжела с перепугу даже взяла меня за руку. Вдоль длинного пустого стола мы двинулись к баронессе. Анжелка первая сообразила поклониться, проделав это так, как делала Бруна в трактире, изобразив что-то вроде книксена. Я торопливо повторила за ней, а вдова усмехнулась и сказала:
-- Наконец-то сообразили. Садитесь.
Только сейчас мы заметили, что для баронессы и ее матери еда стоит на короткой перекладине, а для нас с сестрой поставлена на длинной. Даже сама пища слегка различалась. И там и там на столе был белый хлеб, сыр и по куску ветчины в общей тарелке. Однако перед хозяйкой замка стояла еще и медная ваза с яблоками и грушами, небольшая стеклянная плошка с засахаренным медом. Вторая такая же, с каким-то вареньем, и в отдельной мисочке – сочно-желтый колобок сливочного масла. У нас же ни сладостей, ни фруктов не было, а тянуться к их столу мы постеснялись. Впрочем, порции хлеба, сыра и мяса были достаточно большие, и голодными мы не остались.