Сестры Гримм - стр. 2
– Кэсси заболела, – говорю я.
– А раньше ты когда-нибудь работала за стойкой регистрации? – спрашивает он.
– Да, – без сомнений лгу. Джейк работает в отеле только шесть недель, так что я могу говорить ему все, что хочу. Могу притвориться смелой, сделать вид, будто мне все равно, будто, стоя за стойкой регистрации, я вовсе не чувствую себя так, словно меня посадили в колодки[1] на городской площади.
– Лично я нервничал бы, – говорит Джейк. – И не знал бы, что говорить. – Он робко кладет руку на стойку. Ему хочется потянуться ко мне, но он этого не делает.
– Джейк! Где ты, черт возьми? Джейк!
Парень опускает руку, и мы оба поворачиваемся в сторону крика.
– Я лучше пойду, – говорит он, уже пройдя половину пути до лестницы. Он не оборачивается, чтобы улыбнуться мне или помахать рукой – просто не может этого сделать. Наш босс не терпит многих вещей, но вены выступают на его лысом черепе особенно быстро, если его заставляют ждать.
Стоя за стойкой, я с ненавистью смотрю на телефон, мысленно заклиная его не звонить, затем снимаю с рукава дешевой блузки, составляющей часть моей гостиничной униформы, несколько длинных волос. Я слишком растрепана для этой работы, черт бы побрал Кэсси! Она должна быть здесь, эта принцесса стойки регистрации. Красавица Кэсси – пышная, как ваза, полная пионов. Рядом с ней я всего лишь скромный нарцисс. Раньше мы вместе убирали комнаты, но ей всегда хотелось чего-то большего: больше денег, больше престижа. Если ты работаешь за стойкой, тебе не нужно носить безобразную гостиничную униформу, и на жизнь можно зарабатывать, улыбаясь гостям, а не склоняясь над унитазами, от которых (будем надеяться) пахнет чистящим средством. Что до меня, то чем с меньшим количеством людей я общаюсь, тем лучше. С меня хватает и Гэррика, проглотить что-то большее я не смогла бы.
Кстати, насчет Гэррика и глотания – ни для кого не секрет, что именно это Кэсси и проделала, чтобы ее избавили от мытья унитазов и перевели на стойку регистрации. Со мной жадные ручонки Гэррика смогли сделать не много – я никогда не остаюсь наедине с ним достаточно долго. Так что он может только лапать меня и делать грязные намеки.
В один прекрасный день я схвачу какой-нибудь тяжелый предмет и хорошенько стукну им по его лысой голове.
Я стою за стойкой регистрации, нацепив гостиничный значок и приклеив к лицу дежурную улыбку, и чувствую мой блокнот в кармане фартука. Здесь я не могу в нем писать – наверное, это самое худшее в работе за стойкой. Дело в том, что я не только воровка, но и писательница. А, возможно, также и поэтесса, но только по моим собственным меркам. Так легче приспосабливаться к голосу, постоянно болтающему в моей голове и комментирующему каждое ничем не примечательное событие в моей жизни. Я не могу контролировать эту болтовню, но могу записывать все стоящее, когда есть возможность. Это немного успокаивает мой ум.
Поскольку сейчас я не могу писать, я думаю о Тедди. Интересно, что он сейчас учит, от каких новых знаний взволнованно раскрываются его глаза? Мысли о брате всегда приносят мне успокоение. Ему уже почти десять лет, и он именно такой, каким и должен быть ребенок: простодушный, радостный, добрый. Тедди – чистая душа, не то, что я, давно ставшая пропащей.