Сестры - стр. 3

Мы идем вдоль стены дома – ветер чуть крепчает – и находим еще окно, не большое, но на вид расшатанное, нажимаем на него, и оно открывается внутрь.

Перед домом мама с камнем с ближайшего поля, готовая бросить его в стеклянную панель рядом с дверью. Я поднимаю руки, чтобы закрыть уши. Кровь такая бум-бум-бум, и тревога захлестывает мой костный мозг и змеится вверх по горлу.

Там открытое окно, вопит Сентябрь. Я думаю, мы пролезем. Мама поворачивает к нам каменное лицо, рот стянут книзу и будто вырезан на коже.

Комната, в которую ведет окно, это кладовка. Мы держимся за руки, забравшись внутрь. Под окном грязный плиточный пол, сколотый у влажной стены. Деревянные полки. Какие-то консервы, с супом и бобами, пара пачек сомнительных спагетти. Чем-то пахнет, сладковато, но с отдушкой, которую я затрудняюсь определить. Потолок низкий, и голая лампочка стукается о мою голову.

Сентябрь напевает, как обычно, когда взвинчена и хочет, чтобы я это знала. Ее напевы могут значить уйму всего. Привет, ты где / Иди сюда / Перестань / Я на тебя зла. Я понимаю, что боюсь этого дома и того, что мама сердится и что Сентябрь злится. Мы здесь уже были, всего раз, но я слабо это помню.

Что это? Говорю я.

Что?

Этот запах.

Я не знаю. Мертвая мышь?

Не говори такое.

Через дверь кладовки нам видно коридор за ней; налево главный вход, а рядом другая закрытая дверь, ведущая, наверное, в ванную. Впереди лестница, а направо еще дверь, а прямо на нас смотрит гостиная. Планировка дома кажется неправильной, интуитивной, кладовка выходит в гостиную, вот так просто. Въевшийся запах давнишней еды. Жильцы все время ели в гостиной. В углу комнаты что-то скукожилось, бесформенное, какая-то ткань. Я сжимаю руку Сентябрь. Не может быть, что мы здесь, и не может быть, что мы здесь останемся. На столе, который ближе к нам, лампа, и я тянусь к ней. Я что-то задеваю, и оно падает со стола. Мои внутренности наполнили пчелы. Включился свет, тонко жужжа.

Ничего там нет, говорит Сентябрь. Не волнуйся, Июль-пчелка.

Она ходит по комнатам и нажимает выключатели. Все слегка ярковатое, словно лампочки не совсем подходят к патронам. Пахнет чем-то горелым, и, заглянув в одну из ламп с глубоким плафоном, я вижу массу паутины, с кучкой мертвых мух. На диване и кресле убогие покрывала, кофейный столик с парой кружек, под ним стопка газет. Под деревянным кожухом дровяная печь с грязным ковриком перед ней. В маленькое окошко едва проникает свет. Потолок низкий и с балками. Будь мы чуть повыше, пришлось бы пригибаться. За лестницей пустые книжные шкафы. То, что я сшибла со стола, валяется на полу, выглядывая из-под дивана. Я подбираю это и вижу грязь на руке. Это стекло, криво отбитое. Сентябрь обхватывает меня руками за талию и кладет подбородок мне на плечо.

Не волнуйся, смотри, это муравьиная ферма.

Я поворачиваю стекло другой стороной. Она права. Две стеклянные пластины образуют узкую коробку, заполненную грязью. Там туннели, шахты, канавки, идущие сквозь землю, осыпающиеся сами на себя, когда мы двигаем стекло.

Я разбила ее, говорю я и чувствую – густо, плотно, неизбывно, – каково это, жить в грязи, прогрызая себе путь зубами.

Мы можем ее починить, говорит она. Найдем где-нибудь изоленту. И муравьев, чтобы засунуть туда.