Сестры - стр. 44
– На обход! – бросил он и пошел по коридору. Все посыпались за ним.
Сереженька прозрачно-бледный, маленький нос заострился. Пульс едва прощупывался тоненькой ниточкой, бился часто: ударов сто сорок в минуту. Живот вздулся. Он спал или был в забытьи.
Профессор посмотрел мальчика, выслушал его историю.
– Хороший малыш, но очень тяжелый. Выхаживайте! – обратился он к Вале. О чем-то всё думал, делая обход.
Теперь каждое утро, наодев халат, он первым делом спешил к Сереже. На тумбочке около него, после посещения профессора, пламенели мандарины, или желтые лимоны, или вдруг появлялся смешной клоун. Как бы он ни был занят, перед уходом обязательно забежит посидеть около малыша. И неузнаваемо меняется: исчезает холодная строгость, становится мягким, каким-то домашним. Валю трогало его участие.
Сережа поправлялся. Увидев профессора, улыбался, тянул к нему руки. Седой человек радовался, чувствовалось, что между ними существует какая-то внутренняя близость, любовь друг к другу.
– Такой милый мальчик, умница. С удовольствием взял бы его на воспитание. У нее четверо своих, – с надеждой говорил Вениамин Давыдович. При выписке пригласил приемную мать в свой кабинет. Но та увезла Сереженьку домой, видимо, тоже любила, как родного. Долго еще профессор с нежностью вспоминал Сереженьку.
После очередного обхода Валя зашла в ординаторскую. За столом, обхватив голову руками, навзрыд плакала Ксения Павловна.
– Что случилось? – испуганно спросила Валя.
– Не могу, не могу больше! У меня в четвертой палате умирает молодая женщина с саркомой бедра. Сейчас пришел к ней муж с двумя ребятишками двух и четырех лет. Она понимает, что умирает, видит их последний раз, прощается с ними. Плачет. Не могу! Жалко их! – и судорога свела губы заплаканного лица. Валя вспомнила, как в первое утро ее работы в больнице Ксения Павловна сказала: «У нас каждый день трагедия, слез не хватит». И вот – плачет сама. Не выдержало женское сердце, старый хирург остается в первую очередь человеком, и чужая боль отзывается в нем болью. За ее плечами – лет двадцать работы в хирургическом отделении, и вот – ревёт по-бабьи над чужой бедой. Ревет от горя, от своего бессилия помочь. Несколько дней тому назад так ревела Валя: в ее палате умирала молодая женщина. Через неделю после замужества запнулась в цехе и упала правым коленом на острый кусок железа. Маленькая, всего два сантиметра ранка, оказалась проникающей в сустав. На другой день, с ознобом, поднялась температура до сорока, потом упала до тридцати пяти. Развивалось острое заражение крови. Для спасения жизни предложили ампутацию ноги. Ей было двадцать два года. Она категорически отказалась.
– Лучше умру, не хочу жить без ноги! – заплакала молодая женщина. На третьи сутки Валя как раз дежурила, вечером она попросила:
– Доктор, я умираю, поцелуйте меня, – смерть уже надела на нее синюю маску. Ей было страшно. Кругом чужие люди. Поняла, что умирает. Захотелось ласки, хотелось, чтоб кто-то ее пожалел. Валя наклонилась, поцеловала холодный, мокрый, пахнущий трупом лоб. Вот тогда пришла в ординаторскую и так же, закрыв лицо ладонями, заплакала от сознания своего бессилия, невозможности ей помочь. Жаль, ах, как жаль было молодую женщину!
Валя часто слышала, как люди говорят, что хирурги привыкают к страданиям людей. Нет! Неправда! К этому нельзя привыкнуть.