Сестрица - стр. 33

– Не надо, Из. Оставь ее. Поздно, – сказала Тави так, словно у нее перехватило горло.

Сердце Изабель заныло, когда она услышала это. Спокойная, уравновешенная Тави никогда не плакала.

– Извини. Я только хотела помочь, – сказала она, опуская кочергу.

– Правда? Ну тогда причеши меня, да получше, – убитым голосом отвечала Тави. – Нарумянь мне щеки. Сделай меня красивой. Сможешь?

Изабель не ответила. Ах, если бы только она могла сделать сестру красивой. Да и себя тоже. Какими яркими, новыми красками заиграла бы тогда их жизнь!

– Так я и думала, – продолжала Тави, не отрывая глаз от праха любимой книги. – Я могу решить все уравнения Диофанта, продолжить бесконечный ряд Ньютона, завершить анализ простых чисел Эйлера, и все без толку. – Она повернулась к Изабель. – Элла – красавица. А ты и я – страшные мачехины дочки. Вот к какому наименьшему общему знаменателю привел нас, всех троих, этот мир.

В глубине Мезон-Дулёр, взмахивая маятником, как косой, отсчитывали минуты старинные напольные часы.

Маман и Тави уже легли, но Изабель не спалось. Она знала, что будет лишь напрасно ворочаться и метаться в постели, а потому осталась в кухне и теперь сидела у очага, неохотно ковыряя еду, которую приготовила вечером для Маман.

Когда-то она любила ночь. Спускалась во двор по толстой виноградной лозе, что вилась по стене у окна ее спальни, и встречалась с Феликсом. Вместе они смотрели в ночное небо и считали падающие звезды, а иногда, если хватало терпения сидеть неподвижно и им везло, можно было увидеть, как охотится сова или как из Дикого Леса выходит олень с рогами, венчающими благородную голову, точно корона.

Теперь темнота страшила Изабель. Всюду ей чудились призраки. В окнах и в зеркалах. В отражении на боку медного котла. Скрип дверей заглушал чьи-то шаги. Колышущиеся занавески обрисовывали контуры тел. Но дело было не в темноте, а в самой Изабель. Призраки – это не мертвецы, встающие из могил, чтобы мучить живых; призраки всегда с нами. Они внутри нас: греются на пепелищах наших печалей, нежатся в жирной, топкой грязи наших жалоб.

Вот и теперь, пока Изабель смотрела на умирающие в очаге угли, вокруг нее толпились призраки.

Она видела Эллу, Тави, себя и Маман в карете. Маман осыпа́ла Эллу комплиментами.

– До чего же хорошо ты выглядишь сегодня! – мурлыкала она. – Видела, какими восхищенными глазами смотрел на тебя сын мэра?

Эта картина сменилась другими. Вот Маман нахмурилась, поглядев на шитье Тави, и сказала, что та не выпустит иголки из рук до тех пор, пока не получится так же красиво, как у Эллы. Сморщилась, услыхав пение Изабель, и тут же попросила спеть Эллу.

Зависть, обида, стыд – крошечные уколы, которые Маман наносила сердцам Тави и Изабель так долго, что те наконец стали кровоточить. Маман была хитра; она была проницательна. Начала рано. Продвигалась неспешно. И знала, что даже крохотная ранка, оставленная без внимания, рано или поздно загноится, превратится в нарыв, от которого почернеет сердце.

Явились новые призраки. Призрак черного жеребца. Призрак юноши. Но видеть их было невыносимо, и Изабель встала, чтобы отнести тарелку к раковине.

Часы били полночь, когда она поднялась из-за стола, удары зловещим эхом отзывались по всему дому. Изабель сказала себе, что пора и честь знать, но тут же вспомнила, что не заперла дверь в конюшню, да и курятник тоже не мешало бы закрыть. Из-за переполоха с Маман она обо всем забыла.