Сергей Есенин. Навсегда остался я поэтом - стр. 43

Наверное, единственный из имажинистов, кто при упоминании Есенина сразу же всплывает в ассоциативном ряде, – это Анатолий Мариенгоф. В его адрес чаще можно слышать проклятия – в основном за книгу воспоминаний «Роман без вранья», в котором он представил своего друга, Сергея Есенина, довольно-таки в неприглядном свете.

Впереди нас ждёт целая глава, где будут обильно представлены недруги Есенина. И Мариенгофу – так уж получилось! – там будет отведена одна из центральных ролей. А здесь – есть смысл привести слова Елены Самоделовой: «В творческом аспекте Мариенгоф и Есенин, считаю, находились на равных. С одной стороны, если бы не дружба Есенина и Мариенгофа, то не создалось бы и самого имажинизма. Более того, мало кто вспомнил бы и о Мариенгофе. Один человек литературную школу не создаст, а тут – общая задумка четырёх людей: создать данную школу, реализовать эту идею. Но без имажинизма и Есенин остался бы в памяти людей лишь певцом крестьянской Руси, деревянной избы, малой крестьянской Родины».

Хотя до сих пор ломаются копья: действительно ли имажинизм настолько уж важен в творческой судьбе Есенина? Или поэт подпал под довольно спорное (порой можно услышать утверждение, что чуть ли не под «тлетворное») влияние менее талантливых собратьев по перу, что беззастенчиво манипулировали им, вовлекая в свои окололитературные игрища?

Сергей Казначеев: «Вспоминается отзыв Ходасевича о Есенине, которого он, по понятным причинам, близким себе не считал: “Есенина затащили в имажинизм, как затаскивали в кабак. Своим талантом он скрашивал выступления бездарных имажинистов, они питались за счёт его имени, как кабацкая голь за счёт загулявшего богача”. Определённая доля правды в этом высказывании есть, но куда больше несправедливости. Всё-таки с пренебрежением оцениваемые Ходасевичем люди (крестьянские поэты, имажинисты) были в разной степени талантливы. А главное – бестактно изображать выдающегося русского поэта некоей куклой, марионеткой, которую можно куда-либо тащить и затаскивать. Даже несведущему человеку вполне понятно, что манипулировать таким импульсивным и самодостаточным человеком, как Есенин, – невозможно».

На этом можно, думаю, уже и подвести черту в обсуждении есенинского имажинизма. Тем более многие собеседники соглашаются с тем, что это направление было не более чем самоназванием. И если изъять из него фигуру Есенина, то едва ли оно сейчас кому-то вдруг стало бы интересно. Разве что как заголовок для будущей диссертации, который тогда бы точно не утвердили «ввиду малозначительности темы». А «с Есениным» – одних только докторов филологии, успешно защитившихся на имажинизме, не хватит пальцев рук, чтобы посчитать…

Важно и то, что само определение “имажинизма” весьма расплывчато выражено. Константин Кедров, например, считает, что Есенина уместнее отнести к направлению «футуризм», а имажинизм как таковой – чисто искусственное, мертворождённое образование: «Есенин играл словами. Известно, например, как он разрезал бумажки с написанными словами и подбрасывал их вверх. Что выпадало – пытался вставить в некий текст. Фактически, это всё было футуризмом скорее, а не имажинизмом. Есенину и его ближайшему окружению хотелось как-то выделиться. Ну, как Гумилёву перед Блоком, скажем. Тем хотелось выделиться перед символистами, и появилось самоназвание “акмеизм”. Футуризм – это же не выдуманное движение, а проникновение в глубины языка, понимание, что звук может порой значить гораздо больше, чем формальный смысл. “Ключи Марии” Есенина – вполне футуристическая вещь. Есенин очень даже основательно работал над стихом. Но дело в том, что конструирование – не означает бездушие. Есенин вполне современный поэт. Даже есенинский “Сорокоуст” мог бы вполне написать Маяковский, потому что это, конечно же, – футуристическая поэзия».