Сергей Есенин. Навсегда остался я поэтом - стр. 26

Тут может возникнуть вопрос: а как Есенин начал стихотворствовать, какими были его побудительные мотивы? Желание прославиться, выделиться из толпы (если чисто «по Фрейду»)? Или, всё по тому же Фрейду, несчастная любовь, тяжёлая жизнь, эмоциональная подавленность, психологическая сублимация – и, как следствие, попытка найти некую отдушину? Ведь некоторые исследователи в разговоре указывают на «трудное детство» Есенина, даже на его некоторую «забитость»! Мол, как-то не особенно повезло Серёже с родителями.

Владимир Брюханов: «Мать Есенина пыталась бороться за самостоятельность и самолично вырваться из деревни. Это происходило в ранние годы жизни Сергея, которого она оставила на попечение деревенских родственников. Однако сначала она застряла на уровне городской прислуги, затем родила внебрачного сына и вынужденно вернулась домой – к воспроизводству потомства от нелюбимого мужа… Отец считался очевидным бездарем – таким и показан со всеми подробностями в воспоминаниях своих дочерей – и не продвинулся выше продавца в мясной лавке в Москве, куда уехал совсем мальцом. Появлялся он в Константинове лишь наездами, хотя женился и в родном селе, но все последующие его визиты в деревню выливались в очередную беременность супруги. Сергей Есенин оказался первым из родившихся его отпрысков, выжившим в младенчестве». Дальше – больше. Брюханов передаёт близко к тексту мнения дотошных западных литературоведов: «До девятилетнего возраста Сергей Есенин практически не знал родителей. Сиротство же, как хорошо известно, одно из тяжелейших испытаний, выпадающих подрастающему человеку. Одних оно калечит, другим придаёт неукротимый импульс к развитию. Хотя бывает, что происходит одновременно и то, и другое. Сиротский статус обрекал Сергея и на низшее положение в мальчишеской иерархии: не стояло за ним, вопреки стихотворению, “испуганной мамы”, за помощью к которой можно обратиться в случае “разбитого носа и кровавого рта”. В принципе, могли заступаться дядья – братья матери, о лихости и озорстве которых вспоминал Есенин. Но об их покровительстве и защите от деревенских задир Сергей что-то не упоминал. Это и понятно: ябедничество – согласно сложившимся мальчишеским традициям – могло и должно караться тяжкой расплатой. Да и созданный Есениным в стихах собственный образ не допускал такого. Приходилось как-то управляться, но “худощавость и низкорослость” этому, конечно, не способствовали. До мальчишеских заводил так он, похоже, и не дорос: апокрифические воспоминания его деревенских “друзей”, возникшие уже после его смерти, явно вычитаны из его же стихов».

Впрочем, первые поэтические опыты стали относительно успешны. Во всяком случае – замечены преподавателями и однокашниками, на которых, собственно, и были рассчитаны.

Максим Скороходов: «По воспоминаниям видно, что Есенин во время учёбы интересовался и Пушкиным, и Некрасовым. И пытался полемизировать с ними уже в ранние годы. В воспоминаниях его учителя словесности Е. М. Хитрова отмечается, что когда после уроков собирались вместе учителя и ученики – жившие вместе в этой школе, в одном здании – то много читали, при этом Есенин был самым внимательным слушателем. За вечер, к примеру, они могли сесть и прочитать вместе всего “Евгения Онегина”, а затем обсудить произведение. Одно из прозвищ Есенина тогда – “Пушкин”. А Григорий Панфилов, школьный друг Есенина, именовался “Белинский”. Сохранились тетради с ученическими стихотворениями Есенина и оценками Гриши Панфилова. Есенин слегка отрицательно отзывался о Тургеневе, но увлёкся Львом Толстым. Он даже пытался вегетарианцем стать под влиянием этого увлечения: его привлекали, видимо, размышления о жизни графа Толстого».