Размер шрифта
-
+

Серебряный век. Письма и стихи - стр. 14

Твой всегда Вячеслав

Прости, если что мое в «Франческе» показалось тебе своевольным; я очень спешил. Поздравляю с окончанием великолепного «Огненного ангела».

Вячеслав Иванов – Валерию Брюсову

Ночью на 1 февраля 1909 года[32], Москва

Столетний бор. Вечерний сумрак зелен.
Мне щеки нежит мох и мягкий дерн.
Мелькают эльфы. Гномы из расселин
Гранита смотрят. Крадется ликорн[33].
Зачем мой дух не волен и не хмелен?
Зачем в груди пылает ярый горн?
Кто страсть мне присудил? и кем он велен,
Суровый приговор бесстрастных Норн[34]!
Свободы! Тишины! путем знакомым
Сойти в пещеру к празднующим Гномам,
Иль с дочерьми царя Лесного пасть (?!) –
Иль мирно спать с травой, со мхом, с кристаллом…
Нет! голосом бессонным и усталым
Звучит во мне, считая миги, страсть.
О Валерий! не венцами
Я твоими убираюсь:
Верный, я свести стараюсь
Лишь твои концы с концами.
Рифмы – прерванные ласки!
Рифмы– сфинксы! Сбросьте маски;
Нашей дружбы, нашей сказки
Будьте тайными гонцами.
Вячеслав

Валерий Брюсов – Вячеславу Иванову

18 января 1910 года, Москва

Дорогой Вячеслав!

Ты несказанно обрадовал меня своим письмом. Несмотря на то, что мы разделены с тобой всеми внешностями нашей жизни и последние годы встречаемся крайне редко, – я чувствую тебя близким и бесконечно себе дорогим. Скажу даже, что ты мне самый близкий изо всех, ныне живущих существ. Не знаю, как такие слова отзываются в твоей душе, но все же хочу их тебе сказать.

Мне было очень понятно все, что ты написал мне о «крайнем равнодушии, оковывавшем тебя». Это чувство я пережил сам и отчасти еще переживаю до сих пор. Между прочим, под его влиянием бежал я за границу, где провел больше трех месяцев. За эти дни я почти ничего не делал, во всяком случае не делал, не писал ничего важного. Да и теперь, вернувшись в Москву, к своим книгам, к своим бумагам, я с явным насилием принуждаю себя жить и работать.

Этому внутреннему неустройству соответствует вполне неустройство внешнее. Я говорю о нашей, русской литературной жизни. Сколько я могу судить, в ней господствует полный распад. Былые союзы и кружки все разложились. Былые руководящие идеи изжиты, – новых нет. Но в то время, как мы, которые, так сказать, в своей груди выносили идеи недавнего прошлого, с правом говорим себе и другим: «мы хотим иного», – кругом толпа новоприбывших незнакомцев, ничего не переживших, ничего не выносивших, пляшет каннибальский танец над прежними нашими идеалами и плюет на них. И это отвратительно.


Сергей Малютин. Портрет Валерия Брюсова. 1913 год. Государственный литературный музей, Москва


Ты знаешь, что я никогда не был врагом молодости, молодежи. Не я ли первый приветствовал Белого? и Блока? позднее Городецкого? и Гумилева? и совсем недавно графа А. Толстого? Но я хочу или иметь возможность учиться у молодежи, или чтобы она училась у меня, у нас. Третьего я не признаю. Или принеси что-то новое, или иди через нами поставленную триумфальную арку. Когда же как новое откровение предлагают мне идеи, нами пятнадцать лет тому назад отвергнутые и опровергнутые, я оставляю за собою право смеяться.

В Петербурге у вас я не вижу никаких радующих предзнаменований. Может быть, я ошибаюсь, судя издалека. Мне кажется, что союз «Аполлона»[35] – вполне внешний. Его идея – привешена извне, а не возникла из глубины того сообщества, которое окружает журнал. «Академия» – учреждение очень приятное, заслуживающее всякой поддержки, полезное, но ведь оно имеет смысл только при существовании истинной жизни.

Страница 14