Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - стр. 9

– Разумеется, – подтвердила графиня Савиньяк, – ведь эти камни напоминают о Бергмарк, о том, что по крови я – Рафиано, и о нашей состоятельности. Отношение бергеров к мятежникам общеизвестно, но с Рафиано всегда можно договориться, хотя за нанесенный ущерб мы берем дорого.

– Вы забыли главное, – ухмыльнулся Валмон. – Изумруды удивительно подходят к вашей коже и зеленому бархату. Вы собирались их надеть и без моего совета, не так ли?

– А вот этого, – с достоинством произнесла графиня, – вы никогда не узнаете. Бертрам, я ценю ревматизмы наших гостей. Сейчас нам подадут шадди с печеньем, вы прочитаете письма моих сыновей, и мы спустимся.

«Мой дорогой друг! Мы ведь друзья, не правда ли, причем я Ваш друг дважды. Не думайте, будто я не понимаю, чем Вы рискуете, спасая дорогого нам обоим человека, так располагайте мною и моим именем как Вам угодно.

Слушая рассказы старого Габайру, я словно бы воочию вижу Вас с кудряшками и пряжками, склонившимся перед скоропалительно переодевшимся молодым человеком. Я понимаю, что последний вознамерился жениться на деньгах моего отца и чужой реликвии, и очень надеюсь, что, ловя радугу в небе, он споткнется о ведро. Посылаю Вам четыре длинных незапечатанных письма. Надеюсь, они достаточно глупы, чтобы очаровать «жениха», ведь я перенесла в них кое-что из дневника моей сестры; кроме того, они помогут Вам изучить мой почерк. Я не знаю, что Вы задумали, но у меня нет сомнения в том, что Ваш план увенчается успехом. Вы умны, смелы и преданны, я же могу лишь молиться за тех, кто мне дорог, что и делаю, хотя предпочла бы разговору с небесами нечто более действенное.

Прошу Вас передать герцогу Алва, что я останусь его преданным другом, с кем бы он в будущем ни связал свою судьбу. Мое сердце и моя дружба, в отличие от моей руки и моего разума, принадлежат лишь мне. Отец это знает. Он доверяет мне почти так же, как Габайру, а Вам почти так же, как мне, но Вами он еще и восхищается.

Берегите себя. Это не вежливость, это искренняя просьба. Я боюсь за Вас не меньше, если не больше, чем за герцога Алва, ведь Вы – обычный человек, хоть и «весьма дальновидный и своеобразно мыслящий» (угадайте, кто дал Вам столь лестную характеристику). Посылаю Вам точные копии своей личной печати и большой печати отца. О первом он осведомлен, о втором – нет.

Любящая Вас Е.».

«Любящая…» И это принцесса! Еще никогда виконт Валме, а ныне граф Ченизу не был столь близок к тому, чтобы прослезиться. Елена Урготская была удивительной девушкой, а Альдо Ракан – удивительной дрянью, но дрянь эта по-прежнему восседала во дворце и, в отличие от несчастного Надора, проваливаться не торопилась.

Марсель скомкал письмо и, не перечитывая, отправил в огонь под сонные вздохи Котика и писки присланной Капуль-Гизайлем морискиллы. Печати перекочевали в тайники, устроенные Габайру в ручках кресел, а предназначенные жениху письма – в пошлейшую из найденных Марселем шкатулок. Перечитывать избранные места из дневника Юлии не тянуло – Валме верил своей принцессе на слово, – но долг есть долг. Полномочный посол Ургота развернул первое из посланий и присвистнул:

«С тех пор как наш бывший посол привез портрет Вашего Величества, Ваш образ неотступно преследует меня. Я вижу вашу светлоглазую фигуру, прожигающую взором окно с государственной думой на обрамленном львиной гривой челе. Стройный, хрупкий и непередаваемо одинокий, вы смотрите в темнеющую ночь. Вам дозволено все, но как же вы страдаете, скрывая страдания под маской полночного холода…»