Сердце волка - стр. 54
– Понятно, – протянул капитан таким тоном, словно хотел сказать: "Ни хрена не пойму, что ты там наплел".
Курахов тем временем встал рядом со мной, плечом к плечу. Он уже верил, что я не имею никакого отношения к самоубийству Сашки, и мысленно просил меня ничего не рассказывать о ночном происшествии. Профессор не был заинтересован в милицейском разбирательстве, и в этом отношении мы были с ним союзники.
Я подал капитану завтрак. Тот в первую очередь взялся за томатный сок, всыпал в стакан полную чайную ложку соли и, отпивая маленькими глотками, часто вздыхал и вытирал платком вспотевший лоб. К овощному салату он не притронулся, зато с куриным окорочком расправился в считанные секунды.
– Ну, что? Прикрыть твою частную лавочку? – спросил милиционер, вытерев губы и кинув салфетку поверх тарелки. – Люди пропадают, вешаются. Непорядок!
Он чего-то ждал от меня, а я почему-то никак не хотел понять, чего именно. Курахов не выдержал паузы и поспешил заявить о своих правах:
– Лично я заплатил деньги за проживание в этой, так сказать, гостинице. И потому, уважаемый господин начальник, претворяя в жизнь свои благородные цели, не забудьте побеспокоиться о соблюдении закона о потребительском праве.
– Чего? – поморщился капитан, жуя фильтр сигареты, и, не дождавшись повторения, усмехнулся, покрутил головой и поднес к сигарете зажигалку. – Умные, блин, все стали, о законах говорят так, будто в этом что-то понимают.
Он встал, надвинул на лоб козырек фуражки и, выдыхая дым мне в лицо, процедил:
– Даю три дня. Думай. Но этот бардак я больше не потерплю. Закрою твой притон к едрене фене!
– Мне кажется, что этот облаченный властью гражданин намекал вам про взятку, – сказал профессор, когда калитка за милиционером захлопнулась.
– Я уже устал платить всем подряд, – ответил я.
Профессор ободряюще похлопал меня по плечу:
– Коммерция, друг мой, это скользкий и опасный путь. Я посоветовал бы вам заняться историей, но ваши мозги, к сожалению, совсем не предназначены для этой области.
Марина появилась во дворе перед самым обедом. Она узнала о беде от отца Агапа, расплакалась, но быстро справилась с чувствами, поднялась к себе и переоделась в черную сатиновую рубашку.
Священник, уже переодетый в черную рясу, разложил посреди двора свой чемодан с утварью и принялся готовиться к ритуалу. В бутылку из-под шампанского, на треть заполненную какой-то жидкостью, он добавил водопроводной воды и тщательно взболтал смесь. Затем взял пеньковый веничек, похожий на тот, каким белят потолки, большой деревянный крест, покрытый мельхиоровой чеканкой, кадило с кривой крышкой, в отверстиях которой застревали деформированные от служебного усердия звенья цепочек, и образок с ликом святого апостола Павла.
Марина, вытерев слезы и покрыв голову черным платком, взяла крест, образок и тонким фальцетным голоском, от которого у меня между лопаток пробежал холодок, запела:
– Господи! К тебе взываю; поспеши ко мне, внемли голосу моления моего, когда взываю к тебе…
Отец Агап торопливо раздувал угольки в кадиле, что-то у него не получалось, он чиркал спичками, обжигал пальцы и повторял Марине:
– Погодь!.. Погодь!..
– Блаженны верующие, ибо бога узрят, – сочувствующим голосом произнес профессор, глядя на всю эту канитель. – Скажите, господин… Все время забываю, как вас зовут. Скажите, а обед сегодня отменяется или как?