Сердце Пандоры - стр. 32
Знаю, что он может взять с собой пару костюмов, но почему-то воображение рисует их с Ирой, гуляющими по Елисейским полям или целующимися на Пикадили.
— Я оставил кое-какие распоряжения адвокатам.
— Какие распоряжения? – настораживаюсь я. Неужели моя сестра потратила силы вовсе не на то, чтобы убедить его снять кольцо? Неужели те его слова были просто ширмой, хорошо сыгранной ложью, усыпившей мою бдительность?
— Это просто формальности. – Он хмурится и трет лицо ладонью, безуспешно пытаясь разгладить морщины между бровями. – Завещание.
— Что?
— Завещание на случай, если со мной что-то случится. Это давно пора было сделать, но у меня не было никого, кому бы я мог все передать. Теперь есть ты и будет Доминик. И…
Я выбрасываю вперед руку, останавливая его на полуслове. В груди закипает негодование, от которого мне никак не защититься, потому что все силы, моральные и физические, ушли на преодоление болезненных спазмов.
— Я не хочу говорить о твоем завещании, Адам. – Получается грубо, потому что фразу раскалывает прострел в пояснице, от которого перед глазами вскипают черные круги. Если я сейчас замолчу, он подумает, что я опять привлекаю его внимание, выпрашиваю жалость. И снова с ног до головы окатит безразличным взглядом. А ведь я еще от прошлого не отмылась. – У Доминика будет отец, который когда-то толкнет пафосную речь на его свадьбе – это твоя программа минимум.
— А программа максимум?
У меня нет никакой программы максимум, потому что я не знаю, что будет с моей жизнью. Могу запросто представить жизнь своего еще не рожденного сына до самой его свадьбы, но ничего не знаю о самой себе. Я просто белый мазок на белом же холсте: я существую, но, если меня стереть, ничья жизнь не изменится.
— Ты едешь с ней, да? – Господи, я ведь не собиралась спрашивать, мне плевать, совершенно плевать! Еще не поздно все переиграть, придумать вранье о том, что я имею в виду вовсе не свою сестру, а его похожую на тень помощницу. Главное проглотить вот эту кислую иронию, которая – хоть умри! – застряла где-то на корне языка.
— Если хочешь что-то мне сказать, Полина, ты имеешь полное право сказать это без выкрутасов на виражах. Так что давай, спрашивай. – Он делает приглашающий жест и прячет руки в задние карманы джинсов.
«Пожалуйста, не уезжай, - мысленно плачу я. – Мне страшно, Адам. Пожалуйста, не уезжай. Мне почему-то так страшно оставаться одной…»
Я не буду плакать. Никогда. Не при нем.
— Хорошо съездить, Адам, - говорю я, проходя мимо него к двери.
Только напоследок позволяю себе каплю слабости – с шумом вдохнуть его запах. Скоро у меня не останется даже этого.
Но Адам уезжает, и я еще несколько часов прячусь в комнате от внезапного приступа панической атаки. От нее не спрятаться за ободряющими фантазиями, не защититься безмятежным сном. Я готова поверить в то, что обещанный конец света, наконец, наступил, и происходит он локально – внутри меня, разрушая то немногое, что осталось от моей смелости.
В три часа дня, после того, как я почти в истерике описываю по телефону все симптомы, Тамара Сергеевна сосредоточенно говорит в трубку:
— Полина, у тебя начались схватки.
На три недели раньше срока.
Меня словно переворачивают с ног на голову и окунают в ледяную воду. Полностью, до самого горла, так, что не остается ни шанса на глоток воздуха. Обхватываю шею руками, пытаюсь выдохнуть или вдохнуть, но это жалкие крохи кислорода. Мелочь, ничтожная порция, чтобы я не свалилась замертво.