Сердце некроманта - стр. 22

Значит, и в этом черный был прав — тайны исповеди в этом храме не существует.

14. 14

— Как ты смеешь, мерзавка, обвинять честных…

От его голоса, под его гневным взглядом внутри меня все смерзлось. Захотелось упасть на колени и молить о прощении, я даже качнулась вперед. Но что-то внутри —наверное, все та же гордыня, что погубила меня — заставила распрямить плечи и вскинуть голову. Мне нечего терять. Хуже уже не будет.

— Брат Михаэль сказал, что заплатил стражнику, чтобы он впустил его и закрыл глаза и уши, что бы ни происходило в этой камере. Разве я могу не верить словам моего брата? Разве он не честен?

— И вот эту змею вы пригрели на груди, матушка. — Первый брат сокрушенно покачал головой. — Пойдемте. — Он взял ее под локоть. — Я вас не виню, все мы совершаем ошибки.

— Только не всех за это отправляют на костер! — выплюнула им вслед я.

Матушка Епифания вздохнула.

— Она обезумела. Моя вина — не следовало подпускать юную душу к средоточию зла.

— Похоже на то, — кивнул Первый брат. — Пришлите четырех крепких духом сестер присмотреть за ней. После того, что она сотворила с братом Михаэлем…

— Жаль, что я ухватила его за лицо, а не за другое место!

— И, пожалуй, не обойтись без кандалов, — закончил он.

Оба покачали головой, по очереди осенили меня священным знамением. Закрылась дверь, и я опять осталась одна.

Вспышка ярости прошла так же внезапно, как накрыла. Я рухнула на нары, удивляясь самой себе. Куда делись мои кротость и послушание — в самом деле, как будто демон вселился.

Может, они правы? Может, зло действительно отравило мою душу? Я никогда бы не осмелилась спорить со старшими, а сейчас мой язык словно жил собственной жизнью. И ладно бы он помог мне оправдаться — только хуже сделала. Еще и закуют в кандалы, точно преступницу.

Кузнец — тот же, что надевал на меня артефакт, блокирующий магию, пришел в сопровождении двух крепких братьев. Как будто я в самом деле была опасна. Цепь, соединяющая ручные и ножные оковы, была слишком короткой — не распрямиться во весь рост, не вытянуться лежа. Мне оставалось только сидеть или лежать, свернувшись калачиком и стараясь не шевелиться — при каждом движении грубые железные края ранили кожу. Впрочем, зачем мне было двигаться?

Четыре сестры, явившиеся вслед за кузнецом, были мне едва знакомы. На мое неуверенное приветствие не отреагировала ни одна, словно я была пустым местом. Сестры расселись на складных стульчиках по углам камеры и замерли, не сводя с меня взглядов. Как будто я была опаснее черного мага.

Эта мысль заставила меня горько усмехнуться. Что ж, меня хотя бы не пытали. И прислали приглядывать сестер, а не братьев. Я снова попыталась заговорить, и опять меня проигнорировали. Все, что мне оставалось — свернуться на нарах и молиться, испрашивая у Фейнрита смирения, которого мне недоставало.

То ли молитвы мои были недостаточно искренни, то ли они не достигли небес — но как я ни старалась, смириться не могла. Трудно смириться со страшной смертью в восемнадцать лет, и перспектива вечной жизни не утешала. Еще труднее оказалось смириться с несправедливостью.

Утро наступило слишком быстро. В который раз растворилась дверь, и те же два брата, что вчера сопровождали кузнеца, велели мне выходить. С первым же шагом я едва не свалилась, но упасть мне не дали, подхватили под руки, повлекли вперед. Можно было бы и ногами не перебирать, пусть волокут — но я заставила себя выпрямиться и шагать. Не знаю, почему мне было так важно это — чтобы меня не увидели раздавленной и сломленной, ведь на самом деле всем было наплевать. Взойду я на эшафот сама, или меня затащат, рыдающую и брыкающуюся, конец один.