Сердце Ангела. Преисподняя Ангела - стр. 29

– А если он умер?

– Это все равно. Деньги свои я так и так получу.

В этот раз мне почти удалось ее рассмешить.

– Тогда лучше б вы его на кладбище нашли.

– Да я не против. Не потеряйте карточку, хорошо? Мало ли что может случиться.

– И правда…

– Ну, спасибо вам.

– Постойте, а корень?

Я приосанился:

– Неужто дела мои так плохи, что мне нужен корень?

– Ох, мистер Перекресток. – Аптекарша рассмеялась настоящим, живым и теплым смехом. – Похоже, что дела ваши хуже некуда.

Пока я ездил, второе отделение закончилось, и Ножка снова восседал на том же месте. В его бокале пузырилось шампанское. Я стал пробираться к нему, на ходу закуривая сигарету.

– Ну что, узнал, что хотел? – равнодушно поинтересовался Свит.

– Евангелина умерла.

– Да ну? Вот это жалко. Женщина была – таких поискать.

– Я говорил с ее дочкой, но она мне почти ничего не сказала.

– Слушай, сынок, а может, ты про кого другого напишешь?

– Нет, теперь уж мне самому интересно. – Я просыпал пепел себе на галстук, попытался стряхнуть и обрел второе пятно, как раз рядом с тем, что осталось от супа. – Вот вы, кажется, неплохо знали Евангелину. Может быть, расскажете мне еще про ее роман с Фаворитом?

Свит с трудом слез с табурета и утвердился на своих крошечных ножках.

– Нечего мне рассказывать, сынок. Сам видишь, великоват я, чтобы под чужими кроватями прятаться. Да и работать пора.

Ножка улыбнулся, блеснув золотой коронкой, и двинулся к сцене. Я прицепился к нему, как дотошный репортер.

– А вы не помните, с кем они еще дружили? Ну, когда у них был роман…

Ножка уселся на табурет и оглядел зал в поисках запропавших музыкантов. Стреляя глазами от столика к столику, он проговорил:

– Я вот сейчас поиграю, нервы малость успокою, может, тогда что вспомню.

– Идет. Мне спешить некуда, могу хоть всю ночь вас слушать.

– Еще отделение пережди, сынок, и все.

Ножка поднял выгнутый клап рояля – поверх клавишей лежала куриная лапа. Он резко захлопнул клап.

– Что ты над душой стоишь! – рыкнул он. – Иди, мне сейчас играть.

– Что это там?

– Ничего. Неважно.

Хорошенькое «ничего» – куриная лапа длиной в октаву, от острого желтого когтя на морщинистом пальце до кровоточащего сустава. Там, где кончаются белые перья, – черный бант на манер подвязки. Как хотите, а это больше, чем ничего.

– Что тут у тебя творится, Свит?

Пришел гитарист, уселся, включил усилитель. Он мельком глянул на Ножку и принялся настраивать громкость: мешала обратная связь.

– Не твое дело, – прошипел Ножка. – Теперь можешь не дожидаться: ничего тебе не скажу, ясно?

– Кому ты дорожку перешел?

– Сгинь!

– Это что, из-за Джонни?

Подошел контрабасист, но Ножка не обратил на него внимания. Он проговорил очень медленно и отчетливо:

– Так. Если ты сейчас, вот прямо сейчас, не выкатишься отсюда к той самой матери – вообще пожалеешь, что на свет родился. Понял, нет?

Я перехватил недобрый взгляд контрабасиста и оглянулся вокруг. Зал был полон. Я чувствовал себя как генерал Кастер во время последнего боя у реки Литтл-Биг-Хорн[20].

– Если я им сейчас слово скажу – тебе конец, – добавил Ножка.

– Не трудись. – Я бросил окурок на пол, придавил его каблуком и вышел.

Машину я припарковал на другой стороне Седьмой, на том же месте, что и в прошлый раз. Я дождался зеленого света и перешел улицу. Компания, торчавшая на углу, куда-то перекочевала, и теперь на месте юнцов стояла худая смуглая проститутка в потрепанной лисе. Она покачивалась на каблуках-шпильках и часто-часто дышала, как кокаинистка на третий день оргии.