Сэндвич с пеплом и фазаном - стр. 6

Только теперь – в этот самый миг – я осознала, насколько далеко я от дома. Одна в чужой стране.

Непостижимо, но я расплакалась.

– Ну хватит, хватит. – Райерсон Рейнсмит смотрел не столько на меня, сколько на таможенника. Это прозвучало как «хваа-атит, хваа-атит», и, несмотря на слезы, я обратила внимание, что чем дальше на запад мы путешествовали, тем заметнее становился его фальшивый британский акцент.

– Английская малышка скучает по дому, – произнес таможенник, опускаясь на колени и промакивая мои слезы огромным белым носовым платком.

Не надо быть великим детективом, чтобы догадаться: он уже проверил наши паспорта и знал, что я не их ребенок.

Что же ему надо в таком случае? Он так близко рассматривает меня, чтобы убедиться, что я не везу контрабанду?

Секунду я обдумывала идею изобразить обморок, а потом попросить бодрящий глоток джина «Гордон», шесть бутылок которого были припрятаны под фальшивым дном пароходного кофра Райерсона.

Не спрашивайте, откуда я узнала. В моей жизни есть пара вещей, которыми я не особенно горжусь.

– Выше нос! – сказал таможенник, подняв мой подбородок согнутым пальцем и заглядывая мне в глаза. Он улыбнулся Рейнсмитам. – У меня дома такая же.

Почему-то я засомневалась в этом, но выдавила слабую улыбку.

Что за бессмысленная реплика! Даже если у него дома сотня дочерей рыдают в сто шелковых платочков, мне какое дело? Какое это имеет значение?

Одна из тех вещей, которые вгоняют меня в ужас при мысли о взрослой жизни, – то, что рано или поздно ты поддаешься сентиментальности в ущерб простой логике. Фальшивые чувства препятствуют действиям, как густой мед склеивает крошечные детали часового механизма.

Я наблюдаю это раз за разом в знакомых мне взрослых. Когда больше ничто не помогает, старый добрый плач гарантированно сбивает их с толку. Это не просто инстинкт – нет, это что-то большее. Это как-то связано с маслянистыми химическими веществами, выделяемыми плачущим человеком: с каким-то суперчувствительным органом в носу, определяющим изменение гормонов и уровня белка по трогательному плачу – и особенно он развит у взрослых женщин.

Я подумывала о написании исследования на эту захватывающую тему: «Слезы и мензурка», но была вынуждена отложить эту идею, когда меня без церемоний выставили из родного дома. Одной мысли о том, что я лишилась великолепной химической лаборатории дядюшки Тарквина с ее сверкающими пробирками, милым старым микроскопом Ляйтца, рядами бутылочек с химикалиями и ядами, оказалось достаточно, чтобы снова довести меня до слез, так что я оказалась ровно на том же месте, с которого начала.

Именно в той тихой комнате при свете, льющемся в высокие створчатые окна, с помощью записных книжек дядюшки Тара и библиотеки я обучилась химии и тем самым навсегда отделила себя от остального человечества.

Неважно, что, когда я приступила к делу, я была лишь ребенком. Теперь мне двенадцать и я поразительно опытна в манипулировании тем, что дядюшка Тар однажды окрестил «крошками Вселенной».

– Извините, – сказала я. – Я в порядке. Простите.

Гипноз закончился. Миг прошел, и мы снова оказались в холодном, холодном мире.

Таможенник поднялся с колен и поспешно осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не заметил его минутную слабость.

– Следующий! – крикнул он, ставя отметку мелом на нашем багаже.