Сен-Жермен - стр. 23
Я там не был, но держать таинственную рукопись с золотыми буквами в руках мне доводилось. Там много разумного, особенно, что касается долгожительства. Если вы не доверяете моим словам, можете взглянуть на моего возницу Жака. Уже который год он верно служит мне. Отыскал я его далеко на Востоке, он был подарен мне в качестве слуги…
– Амьен, мсье. Фон уже шпиль собора Нотр-Там виден, – сказал Жак в переговорную трубу. – Лошати нужтаются в оттыхе.
– Мы не можем надолго задерживаться здесь, приятель, – ответил я. Нас ждут в Париже.
В Индии в тот раз граф Сен-Жермен пробыл недолго. Уже после Мадагаскара, попав в утомительную двухнедельную качку, он с тоской ощутил, что проплывает мимо цели. Лицо человека, которому было доверено изменить ход мировой истории и которое до смены курса возле мыса Доброй Надежды ясно мерещилось в сновидениях, – теперь начало расплываться, поддергиваться сажей забвения.
Между тем флейт уверенно шел на северо-запад. Судно было недавней постройки, крепко сбито – оно отчаянно плясало на волнах, то и дело зарывалось бушпритом в пенистую изумрудную жуть и тут же задирало передний брус в ясное, чуть присыпанное перьями облаков небо. Когда же волнение усиливалось и паруса начинали отчаянно трещать и хлопать на ветру, граф спускался в свою каюту. Здесь ложился на койку, предавался философствованию, на ум частенько приходили слова арабского лоцмана Ибн Маджида, который довел судно Васко да Гамы до Индии:
«Искатель знай, каждая наука необходимо подразумевает, чтобы ищущий её занимался ею от колыбели до могильной ниши. По мере того, как он станет в ней знатоком и будет ею постоянно заниматься, ему из неё явится нечто, чего нет у другого, чтобы стать слагателем и хранителем истины. Когда же он достигнет предела, то опишет путь, чтобы и другой смог достичь предела…»
Это было уместное замечание, его можно было считать напутствием, особенно в преддверии «погружения в транс». Граф регулярно впадал в дремотное состояние, на сорок-пятьдесят часов уходил в небытие. Расслаблялся, терял связь с окружающей его каютой, погружался в странную густо раскрашенную зыбь, напоминавшую поверхность океана. Перед глазами возникали удивительные картины былого и так называемого будущего. В той стороне – в грядущем – он редко улавливал осмысленные свидетельства, невелик был список событий, которые он мог уразуметь, оценить, соотнести со своим опытом. Например, летающие существа, заставлявшие сжиматься от ужаса сердце, мало напоминали знакомых птиц. Они были куда крупнее, причудливее формами и более напоминали машины.
Другое дело дела давно минувших дней – здесь он чувствовал себя куда более уверенней. Скоро сумел запомнить и расслоить по временным пластам лица персонажей, с которыми ему доводилось встречаться во время подобных запредельных путешествий. Свободней вступал в давным-давно погибшие города и поселения, в сердце не было того первобытного трепета, который он испытывал при встрече с городской охраной, теперь не вздрагивал, когда кто-то во сне заговаривал с ним. На пути следования в Индию сны начали оформляться в нечто обыденное, привычное, познавательное… В душе почти не осталось прежнего ужаса от ощущения несбыточности, невозможности того, что случалось с ним. Теперь он оказался способен забывать, кто он, и как оказался на пыльном проселке в Иудеи, где ему не раз доводилось встречать ответственного за весь белый свет, за всех людей на земле галилеянина. Раскрыв рот, Сен-Жермен вслушивался в слова Сиддартхи – тот любил затевать беседы, расположившись под гигантской смоковницей. Исчезла немота, которая сковала его, когда он, юный потомок, в первый раз увидал Христофора Колумба, лихорадочно поспешавшего на палубу на исступленный крик матроса. Тот только что заметил на западе американский берег…