Семейное дело - стр. 17
Кроме великих её исследований метаморфа, позволяющих – как надеялась графиня – раскрыть тайну этого вида челов и научиться создавать их искусственно. Исследованиям этим Юлия отдала всю свою жизнь в Озёрске и собиралась явиться в родной Дом не с пустыми руками, а с гордо поднятой головой победительницы. Не полукровку привести в чванливый круг сестёр, а зачинательницу нового рода, который станет опорой гордой Люди.
Лана, конечно, не прошла всех ступеней ученичества, однако с её способностями и благодаря методике, которая вот-вот появится, девочка сможет подняться высоко.
– Любуешься закатом, маменька?
Лана подошла сзади, обняла, прижалась к материнской щеке – красивая, юная, стройная. Золотистые, словно напоённые солнцем и мёдом волосы девушки были заплетены в косу, большие зелёные глаза смотрели на мать с нежностью и любовью.
– Ах, Лана, – улыбнулась графиня, – дело совсем не в закате, хотя он, не спорю, красив. Я просто вспомнила… кое-что из нашей прошлой жизни.
– Ну вот, – девушка вздохнула, усаживаясь в плетёное кресло. – Сейчас опять начнёшь вспоминать папу, плакать, грустить…
– Вспоминать – да, грустить – да, но не плакать. Не беспокойся, дочь, – это хорошая светлая грусть.
– Ты всё ещё ведёшь дневник, матушка? – Юная красавица кивнула на открытую тетрадь в синем коленкоровом переплёте, что лежала на небольшом столике, рядом с чернильным прибором.
– Нет, просто перечитываю… вспоминаю.
Графиня вдруг покраснела, словно провинившаяся в чём-то гимназистка, и, подойдя к столику, поспешно захлопнула тетрадь.
– Знаешь, мама. – Лана вновь поднялась на ноги, глядя, как тает за дальним холмом золотистое солнце. – Я всё хотела спросить – что мы будем делать дальше, как жить? То, что папа… – девушка на миг запнулась, покусала губу, – что папы больше нет – ты ведь это точно знаешь?
– Увы, да. – Графиня ласково погладила дочку по волосам. – Знаю. Точно. Ты забыла, кто я? И кто ты?
– Нет, почему же? Отнюдь! – Щёки девушки неожиданно зарумянились, словно от зимнего ветра, морозного и свежего, и слёзы сверкнули в уголках дивных изумрудно-зелёных глаз, коим посвящали первые свои стихи все окрестные гимназисты. – Я просто подумала… представила вдруг. Ведь будь папенька жив, мы б могли уехать в Крым, к Петру Николаевичу? Ведь могли бы?
– Да уж, пробрались бы, – усмехнулась Юлия. – Барон бы нас принял, да.
Лана шмыгнула носом, словно простой крестьянский мальчик:
– Но это если папа был бы жив. А так… Как ты думаешь, маменька, у наших… у белых совсем нет шансов? Я слышала, мне говорила тётушка Аксинья, кормилица, она вчера заходила, будто бы большевики сильно увязли в Польше, а Пётр Николаевич готовит серьёзное наступление.
– Откуда это может знать Аксинья? – Графиня удивлённо посмотрела на дочь. – Простая деревенская женщина. Добрая, очень порядочная, но… Откуда ей знать?
– Её племянник какой-то там начальник у большевиков, – негромко пояснила Лана. – Или служит где-то… я не знаю где. Ах, маменька! Да в кормилице ли дело? Я вот иногда думаю: может, всё вернётся? Всё станет как раньше? Вернутся слуги – кухарка, няня, конюх… будут, как прежде, собираться гости… пить чай… увы, без папы…
Девушка уткнулась графине в плечо и зарыдала.
– Ну, ну, полно, перестань, милая, – утешила дочь Юлия. Чувствуя, как подкатывает комок к горлу и как нужно, как необходимо утешение ей самой. – Будет ли так, как прежде, не будет – это даже я не могу сказать, и вряд ли кто из прорицателей Великих Домов скажет. Ведь Смута! Всё оборвалось, рушится… Ну! Не плачь же, не плачь.