Семь столпов мудрости - стр. 69

Их было человек восемьсот, притихших, но более никак не пристыженных поражением. Сам Зейд казался совершенно безразличным. Въезжая в город, он обернулся к ехавшему за ним губернатору Абдель Кадеру со словами: «Э, да твой город в руинах! Я дам телеграмму отцу, чтобы прислал человек сорок каменщиков на общественные здания». Так он и сделал. Я телеграфировал капитану Бойлу, что над Янбо нависла серьезная угроза, и тот немедленно ответил, что его флот будет на месте вовремя, если не раньше намеченного срока. Это было утешительно, так как уже на следующий день пришли скверные вести: турки, наступая значительными силами из Бир-Саида на Нахль-Мубарак, вошли в соприкосновение с плохо подготовленными фейсаловскими новобранцами. После короткого боя Фейсал оставил свои позиции и отступил к Янбо. Казалось, что наша война вступает в завершающую стадию. Я взял камеру и у Мединских ворот сфотографировал возвращавшихся братьев. С Фейсалом было почти две тысячи солдат, но среди них не числилось ни одного из племени джухейна. Это было похоже на предательство и даже на дезертирство целого племени – мысль, которую мы оба отбросили как совершенно невозможную.

Меня немедленно вызвали в его дом, и он рассказал мне, что произошло. Турки подошли тремя батальонами пехоты на мулах и отрядом кавалерии на верблюдах. Командовал ими Галиб-бей, чрезвычайно хитрый военачальник, действовавший так, как ранее под началом командующего корпусом. Экспедицию приватно сопровождал Фахру-паша, а его проводником и офицером связи с арабами был Дахиль-Алла эль-Кади, наследственный судья племени джухейна, соперник шерифа Мухаммеда Али эль-Бейдави и второй после него человек в племени.

Сначала они форсировали Вади-Янбо, выйдя к рощам Бруки, а затем нависли над арабскими коммуникациями, связывавшими с Янбо. Они могли свободно вести огонь по Нахль-Мубараку из своих семи орудий. Фейсал не растерялся и бросил солдат-джухейнцев на левый фланг, чтобы занять большую долину. Центр и правый фланг были в Нахль-Мубараке, а египетской артиллерии он приказал занять огневые позиции на Джебель-Агиде, чтобы отрезать его от турок. Затем открыл огонь по Бруке из двух тяжелых орудий, стрелявших пятнадцатифунтовыми снарядами.

Огонь из этих орудий вел сирийский офицер Расим, бывший командиром батареи в турецкой армии, и делал это великолепно. Старые, но еще пригодные для стрельбы пушки были получены в дар от Египта, но там, видно, решили, что для диких арабов сойдут и такие, – как, впрочем, и шестьдесят тысяч выбракованных винтовок, реликвий галлиполийской кампании. У Расима не было ни орудийных панорам, ни дальномеров, ни таблиц, ни современного пороха.

Расстояние до противника достигало шести тысяч ярдов, а покрытые зеленой плесенью взрыватели шрапнельных зарядов помнили еще Англо-бурскую войну, и снаряды либо вообще не разрывались, либо разрывы происходили на недолетах. Однако у Расима не было возможности отослать обратно негодные боеприпасы, и он палил без передышки, как безумный, громко смеясь над таким способом ведения войны. Глядя на своего командира, солдаты-бедуины приободрились. «Хвала Аллаху, вот настоящие пушки, – говорили они, – смотри, как грохочут!» Расим же орал, что турки гибнут сотнями от каждого снаряда, и арабы очертя голову рвались вперед.