Семь мужей Эвелин Хьюго - стр. 25
– Как, по-твоему, пока идет? – Эвелин поднимается и идет меня провожать. – Сможешь из этого сделать историю?
– Я могу сделать все.
– Вот молодчина, – смеется Эвелин.
– Как дела? – спрашивает мама, когда я отвечаю на звонок. Вопрос общий, но я понимаю – она хочет спросить: как ты живешь без Дэвида?
– Нормально. – Я кладу сумку на диван и иду к холодильнику. Мама в самом начале предупреждала, что Дэвид, возможно, не самая лучшая для меня пара. Мы встречались с ним несколько месяцев, прежде чем я привела его домой на День благодарения.
Ей понравилось, что он вежливый, что помог накрыть на стол и убрать потом посуду. Но утром, прежде чем он проснулся в наш последний день в городе, она спросила, связывает ли нас с Дэвидом что-то значимое. И добавила, что не «видит этого».
Я заметила, что ей и не нужно ничего видеть и что я это чувствую.
Но ее вопрос застрял у меня в голове. Иногда он звучал шепотом, иногда отдавался громким эхом.
Позвонив ей, чтобы сказать, что мы обручились – примерно через год после самого события, – я надеялась, что она поймет, какой он добрый, как беспроблемно он вошел в мою жизнь. С ним все было легко, все получалось без усилий, и в те дни это представлялось такой редкостью, такой ценностью. И все равно я беспокоилась, что она снова заговорит о своих опасениях, напомнит, что я ошиблась.
Она не заговорила, не напомнила. Наоборот – поддерживала и помогала.
Делала ли она это из уважения к моему решению, но без одобрения?
– Я тут подумала… – говорит мама, когда я открываю дверцу холодильника. – Нет, правильнее сказать, я разработала план.
Достаю бутылку пеллегрино, пластиковый контейнер с помидорами-черри и ванночку с сыром буррата.
– О нет… Что ты сделала?
Она смеется. У нее такой чудесный смех. Беззаботный, юный. У меня он другой, несообразный. То громкий, то хриплый. Иногда он звучит старчески. Дэвид говорил, что старческий и есть самый настоящий, потому что ни один здравомыслящий человек не пожелает себе такого смеха. Когда же я так смеялась в последний раз?
– Пока я ничего еще не сделала. Пока все в стадии замысла. Но я подумываю приехать к тебе.
Секунду-другую я молчу, взвешиваю за и против, с усилием пережевывая слишком большой кусок сыра. Против: она станет критиковать все, что ношу в ее присутствии. За: она приготовит макароны с сыром и кокосовый пирог. Против: каждые три секунды будет спрашивать, все ли у меня в порядке. За: по крайней мере, несколько дней я буду возвращаться не в пустой дом.
Проглатываю.
– О’кей. Отличная идея. Я смогу сводить тебя на шоу… может быть.
– Слава богу. Я уже заказала билет.
– Мама…
– Что? Если бы ты была против, я бы от него отказалась. Но ты же не против. Так что все замечательно. Буду недели через две. Тебя устроит?
Что это случится, я поняла уже тогда, когда мама отказалась от части часов в частной средней школе, где долгое время возглавляла отделение предметов естественно-научного цикла. Как только она сказала, что уходит, оставляя себе лишь два класса, я поняла, что освободившееся время ей нужно чем-то заполнить.
– Да, устроит. – Я режу помидорки и поливаю их оливковым маслом.
– Хотела убедиться, что ты не возражаешь. И не надо…
– Знаю, мам, – перебиваю я. – Понимаю. Спасибо, что приедешь. Будет здорово.