Семь моих смертей - стр. 22
Паршивая жизнь марионетки. Сьеру Марану отчасти даже можно было понять. Несколько раз я начинала считать, сколько за день переодевается супруга регента – и каждый раз сбивалась. Должно быть, одна её гардеробная была больше моего дома. Моего прежнего дома на Ржавой улице.
- Всё верно, Вердана. Это твой режим дня. Не понимаю твоего ёрничания. У тебя есть горничные и фрейлины, которые помогут справиться с одеждой и прочими бытовыми задачами и неурядицами.
«И одна из которых спит с «моим» мужем. Возможно, больше тридцати минут в день. И ведь хватает же его на двоих», – я промолчала, но Брук приподнял бровь.
- Что тебя не устраивает? Ты хочешь настоящей семейной жизни с регентом Ривейном, которого никогда не видела и будешь видеть всего три месяца? Жизнь высоких особ не принадлежит им в полной мере, Вердана.
Такова плата.
12. Часть 2.
Я наконец осталась одна и встала под своим маленьким зарешёченным окошком. Справа от меня на стене висела подробная карта Гартавлы – королевской резиденции на востоке Гравуара, маленькой крепости, куда нет ходу простым смертным. Гартавлу с давних времён окружал глубокий ров и высокие, в несколько человеческих ростов стены, превращая её в подобие хорошо защищённого от вторжений острова.
Не представляю себе, как я попаду туда. И даже в самых смелых мечтах не могу представить, что выйду.
На регента Ривейна за последние четыре месяца – с того момента, как умер король Персон – было осуществлено четыре покушения. Мягко говоря, он очень подозрительный и осторожный человек... и мне было трудно осуждать его за это.
Правда, только за это. По словам Брука, Ардина и Ловура, регент был жестоким правителем. При нём, например, противостояние с Дармарком за Варданские острова достигло небывалой степени обострённости и унесло несколько сотен жизней. За четыре месяца его единовластного правления было проведено около трёх десятков публичных казней, и несколько десятков человек на долгие годы осели в подземных темницах Гартавлы, многие пережили пытки, не менее сотни были высланы из Эгрейна без права возвращения обратно. Судя по блеску в глазах обычно молчаливого сьера Ловура, делившегося со мной безрадостными цифрами, кто-то из его близких разделил участь тех бедолаг.
Ничего этого ранее я не знала. То, чья задница греет трон в настоящий момент, как-то не влияло на порванные штаны Брая, лихорадку Грая, нытьё Лурда по поводу новой семиструнки…
Я задрала голову и увидела через зарешёченное окно кусочек неба и горсть рассыпанных по его синему бархату звёзд. «Звёзды – слёзы ангелов, Дана», – говорила мне когда-то мама. Она так редко могла поговорить со мной, но почти каждая её фраза врезалась в память. Запах цветочной воды от её шеи и волос – отец не покупал ей духи, она контрабандой вынесла пузырёк из своей прежней жизни. И использовала очень редко и бережно.
Останутся ли в памяти моих мальчишек какие-то мои слова и фразы, торопливо рассказанные сказки и прибаутки, сочинённые на ходу, окрики и шлепки, смазанные поцелуи – или они забудут меня, так же, как почти что забыли отца и мать? И как будет лучше для них – чтобы помнили или забыли и не сожалели, не скучали?
Дверь стукнула, я обернулась и увидела на пороге Брука. Черные волосы, обычно собранные в хвост, фривольно рассыпались по плечам, очков нет. Вместо привычных рубашки, жилета и камзола – завязанный на поясе домашний бархатный халат, позволявший видеть голую безволосую грудь.