Секс с Люцифером. Фантастический мистико-психологический роман - стр. 13
Вот гибрид мурлыки и мохнатого летуна уже рядом. Еще шажок когтистых лапок, и… хищное шипение и прыжок. Кошачье тело, являющееся, судя по всему, наводчиком, а не охотником, приземляется на кровать рядом с монстром. «Вибрион» мгновенно ныряет вниз и бросается прямо на «паутинный ком». Тот сопротивляется, сжимается до размеров яблока и пытается ускользнуть, но не тут-то было: мохнатый пузырь наваливается сверху и, образуя нечто, вроде ложноножек, заглатывает тварь, будто амеба бактерию.
Все, бой окончен.
Шаурма издает приветливый «мяв» и, будто ничего и не было, устраивается под бочок к хозяину.
Все, кошмару конец, слава богу. Нависающее тело-запятая растворяется буквально на глазах. Квартира приобретает свой обычный вид. Будто и не было ничего.
Совершенно изможденный и морально, и физически, Шура засыпает.
Хандра взялась за него серьезно.
И если высокую лихорадку можно было сбить инъекцией антипиретика, интоксикацию нейтрализовать медикаментами капельницы, то вот с головой (точнее – с сознанием) была беда.
В первые дни, пока не миновал кризис, в состоянии полубреда-полусна, его регулярно посещали мучительные видения. И хотя их антураж и сюжет отличались разнообразием, главный объект всегда был один и тот же – его воскресшая пациентка. Удивительно, но ее присутствие в сознании больного почему-то не ввергало того в состояние холодного ужаса. (Шурик еще с детства заметил, что некоторые сны, внешне кажущиеся удивительно страшными, на деле не пугали, а иногда даже вызывали любопытство. Хотя, бывали и обратные случаи: от некоторых, внешне безобидных сновидений он просыпался в горячем поту).
Памятна одна такая квази-встреча (та, что стала последней перед его исцелением).
Пустыня. Знойный полдень. Вокруг, куда ни кинь взгляд, только один цвет – режущая глаз жесткая белизна. Бескрайние барханы песка идеально алебастрового оттенка. В самом зените жестокое, ярое, ослепительно-белое солнце. Даже небо бледно-молочного цвета, лишь с еле заметным флером тончайшей голубизны. Ни единого облачка. Барханы, светило и свод над головой. Больше ничего.
Он совершенно голый. Кожу нещадно жжет. От разъяренного ока Ра нет даже намека на спасение. Чувствуется: еще минут 10—15 и на плечах появятся первые волдыри.
Чудовищно хочется пить. Сухой, жесткий как наждак язык распух во рту, прилип к давно высохшим нёбу, щекам. Он не может даже сглотнуть, настольно сухо в горле. Некоторой частью подсознания, он понимает, что это морок, бред, но страдания от этого не угасают, наоборот, разгораются все ярче. Какое-то наитие подсказывает, что все более чем серьезно, что пылающие лучи и муки жажды, несмотря на их ложную реальность, могут погубить его в действительности, причем, далеко не самым приятным способом.
Время ползет мучительно неспешно, убивая надежду с каждой секундой.
И вдруг…
Вдали, из-за бархана показывается тонкая, похожая на четки, цепочка каравана. Верблюды тоже белые, черт бы их драл.
Он пытается крикнуть, но обезвоженные органы артикуляции совершенно не способны издавать звуки. Он вяло машет ослабевшими руками, делает шаг в сторону спасения и, неловко споткнувшись, падает лицом вниз. Тонкая кварцевая крошка облепляет лицо, брови, проникает в нос, между и без того сухих, растрескавшихся губ. Только глаза удивительным образом остаются чистыми.